Ханс-Отто Майснер - Дело Зорге

Она улыбнулась с чувством превосходства.

— Теперь — да… Ведь весь мир, естественно, поинтересовался, почему именно ты получил орден. И можешь себе представить, что мой отец и его друзья постарались, чтобы мир узнал это. Поэтому все поддержали нас.

— За исключением властей моей страны, — с горечью заметил Равенсбург.

— Да, это, конечно, очень жаль. Наши друзья рассчитывали, что посол поймет, какая цель преследовалась награждением, и сделает так, что Берлин… — Она не закончила фразу.

Равенсбург пожал плечами.

— На такие тонкости мы не способны. У нас заменяют их принципами. Но пойдем, девочка, сейчас начнется дождь — тучи уже собрались.

Той же дорогой они пошли обратно, но едва успели сделать несколько шагов, как упали первые капли. Равенсбург хотел затащить Кийоми под густые ветви серебристой ели, но она запротестовала.

— Зачем? Я люблю дождь, Герберт. Такой парк начинает по-настоящему жить только тогда, когда влага смачивает растения.

Она была права. Парк Никко в дождь был еще красивее. Ярче засияли окрашенные в красный цвет колонны храмов и фарфоровые плитки, устилающие их крыши.

Пестрые листья выглядели так, словно были покрыты глазурью. От земли, травы и кустарника исходил терпкий аромат. Под ударами тяжелых капель проснулось озеро. Его задремавшая было гладь пришла в движение.

— Скажи-ка, Герберт, а ты говорил и с доктором Зорге относительно своих планов? — внезапно спросила Кийоми. — Я имею в виду, он знает, что ты хочешь бросить работу?

— Да, но он единственный в посольстве, кому я сказал об этом. А почему ты спрашиваешь?

Она уже пожалела, что задала вопрос, так как все равно не могла ему раскрыть, что она имела в виду.

— Я не знаю, заслуживает ли он такого доверия с твоей стороны, — не очень удачно попыталась вывернуться Кийоми. — Мы, женщины, порой не можем обосновать свою настороженность, можем только чувствовать ее.

— Я знаю, пресловутая женская интуиция, — ответил Равенсбург. — Но она иногда может ввести в заблуждение, Кийоми. Зорге уже доказал мне свою порядочность и сделал это очень убедительно.

— Недавно?

— Да нет. С тех пор прошло какое-то время. Но этого с меня достаточно. Я как-нибудь расскажу тебе.

— И все-таки не сердись на меня — настаивала она, — но у меня есть вполне определенное предчувствие, что ты не должен ему доверять во всем.

— Я понимаю твои чувства, любимая. В тебе говорит совершенно естественное негативное отношение женщины, уважающей себя, к человеку, женщин презирающему. Признаться, Зорге — это акула, его интересует лишь женская плоть, а что касается сердца женщины, то он к нему не прислушивается. Такой женщине, как ты, он должен быть неприятен! Но как мужчина я подхожу к нему с другими мерками. Если он не может любить и не имеет счастья быть любимым, то мне его по-честному жаль. Ты же его презираешь за это. Однако он не обычный человек, он сильная личность, которая спокойно может позволить себе несколько экстравагантных выходок. Тот, кто настолько превышает средний уровень, неизбежно не укладывается в обычные рамки.

Кийоми знала гораздо больше и потому упрямо стояла на своем.

— «Не укладывается в рамки» — слишком мягкое выражение для определения этого дикого, своевольного человека. Зорге признает на земле только себя и больше никого. Он нигилист по отношению ко всем и ко всему, кроме самого себя. Поверь мне, Герберт, этот человек пойдет по трупам, если этот путь покажется ему короче. Он пройдет и по тебе, не моргнув глазом.

Равенсбургу было не по себе, что все время приходилось защищать своего друга только потому, что он был совсем не таким, как все остальные.

— Мир, быть может, и обойдется без доктора Зорге, как ты считаешь, а посольство — нет. Он наиболее информированный человек из всех наших. Для Тратта по крайней мере он незаменим.

Кийоми пришлось в душе признать, что все ее попытки предостеречь возлюбленного в отношении Зорге не дали результатов. Равенсбург был раз и навсегда убежден, что никакая женщина не может судить этого мужчину.

— Есть только одно, — внезапно заговорил он, — что могло бы сделать из меня смертельного врага Зорге: если он взглянет на тебя так же, как смотрит на других женщин.

Она непроизвольно остановилась.

— Если он так сделает, Герберт, я обещаю, это будет его концом!

…На Гинзе, ярко освещенной главной улице Токио, оживленное движение. Мокрый асфальт блестит под лучами множества разноцветных ламп, пылающих перед входами в театры и кино. На тротуарах толпы людей медленно движутся мимо витрин, освещенных до полуночи. Японцы любят «пощупать товары своими глазами».