Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)

На Восточном вокзале меня встретил отец. Встречу нашу опи­сать невозможно. На улице нас дожидались маленькие наши ло­шадки, запряженные в старую коляску; и каждый верстовой столб, каждый поворот дороги на Люсакер радостно здоровались со мной. Мне казалось, что со времени моего отъезда прошла целая жизнь. Долго не меркла радость возвращения, и отец тоже был оживлен. Если ему и бывало трудно, он не подавал вида. Я была очень рада такой перемене в нем и поделилась этим с тетей Малли. Она тоже считала, что отец теперь примирился со своим одино­чеством.

Но по его дневнику видно, как часто им овладевали мрачные мысли, как нелегко преодолевал он свое уныние. Незадолго до моего приезда он писал у себя в башне:

«Все время мне вспоминается, как олицетворение одиночества, лавовый островок в Ледовитом океане. Кратерный ландшафт: круглые зеленые долины в таинственном туманном мерцании, все будто неземное. Вот таков мой мир — никому неведом, необитаем. Но долгими ночами я возделываю этот край: то это Аиайа перед восходом солнца, то индейский Утара Куру, где растут целые леса благоухающих цветов, где текут реки струящегося хрусталя, где людям дано забыться».

Чуть ниже он пишет:

«Вокруг стоит полярная ночь, безмолвная и величественная, с застывшими равнинами и высокими звездами, в этой тиши сильнее бьется сердце, ощущая всю ценность жизни. Какое счастье борьба, какое счастье тосковать по тем, кто ждет тебя!

Бедная, горемычная душа! Борьба давно окончена, и никто тебя уже не ждет».

С наступлением лета я сушей уехала к Хелланд-Хансенам. Отец собирался прибыть туда позднее на «Веслемей». В глубине большого сада среди фруктовых деревьев и ягодных кустов притаился домик, который называли «Экедаль» [146] Дубовая долина (норв.). (Прим. перев.) . Во дворе и впрямь рос огромный дуб, и сквозь его длинные суковатые ветви просвечивал Согнефьорд, казавшийся зеленовато-серым под высокими снего­выми горами. Меня радостно встретили три поколения Хелланд-Хансенов.

На противоположном берегу фьорда стоял фешенебельный ту­ристский отель. Мы презрительно поглядывали на его изысканную публику и с неприязнью — на громады немецких военных кораб­лей, которые расположились в глубине фьорда. На одном из них, «Гогенцоллерне», находился Вильгельм II. Эти корабли казались здесь чужими и неуместными. Но прямо за нашими окнами видне­лось маленькое исследовательское судно с молодыми учеными на борту, оно было нашим.

Однажды мы заметили далеко во фьорде маленькую белую точку и чуть не подрались из-за бинокля. Конечно, это «Веслемей». Вскоре мы услышали стук мотора и наконец знакомое отцовское «эгей!» Но мы и так уже высыпали на причал.

В таком хорошем настроении, как летом 1911 года, мне редко — а может, и никогда более — приходилось видеть отца. Он был неизменно приветлив и весел — отправлялись ли мы исследовать фьорд, и тогда он стоял на палубе и, узнавая окрестности, пока­зывал нам, где бывал в молодости; уходили ли в горы, захватив завтрак, обмерять ледники; сидели ли на скамейках вокруг стола под дубом, слушая его рассказы. Дети Хелланд-Хансенов ошалели от радости — никогда еще не бывало у них такого веселого това­рища. На «Веслемей» он затевал с ними игру в прятки. Он наде­вал одну из их красных островерхих шапочек и совершенно не­ожиданно показывался то в одном люке, то в другом. Дети про­звали его «гномом», и прозвище это осталось за ним на все лето. В усадьбе он растягивался на траве и позволял детям ползать по себе или кувыркался с ними — кто лучше. Однажды брюки его не выдержали — лопнули по всему шву сзади. Он сманеврировал задним ходом в дом, а едва появился в тесноватых ему брюках Хелланд-Хансена, как снова пошло веселье.

Старая трогательная чета, Мария и Вильхельм Хольт, у кото­рых отец жил, учась в Бергене, приехала проведать «приемного сына», и на берегу, обняв фру Марию, отец с чувством декламиро­вал «Вновь вижу я и горы, и долины» [147] Из стихотворения О. Винье «У Рондских гор». (Прим. перев.) . Один из друзей отца, про­фессор Генрик Мон, жил с женой и дочерью в отеле по другую сторону фьорда, и мы частенько отправлялись за ними на лодках. Отец и Мон часами простаивали на холме, глядя на звезды,— оба такие ученые!

Единственное, что портило отцу настроение,— это располо­жившиеся во фьорде германские корабли, исследовавшие букваль­но каждый его метр. В половине четвертого утра матросы уже спу­скали шлюпки на воду и принимались измерять глубину. Отца все больше раздражала эта возня. «Ну и ну,— ворчал он,— занятно проявляется любовь кайзера Вильгельма к Норвегии»,— и под­смеивался над «ошалевшими» дамами из отеля, которые обожали глазеть на императорские шлюпочные гонки или мечтали побывать на балу на корабле кайзера. О том, чтобы я отправилась на эти балы, не могло быть и речи, но у меня и не было такого жела­ния. Время и так проходит слишком быстро, скоро август, и тогда отец уйдет на «Веслемей» дальше в море, а я поеду на юг в Мандаль погостить у подруги.