Александра Анисимова - На короткой волне

После ранения в позвоночник Молчанов ходил очень прямой, неестественной походкой. Лицом он очень походил на Лермонтова: круглый овал, большие карие глаза, и даже взгляд их такой же задумчивый. И совсем уж как у Лермонтова усы - узенькой полоской над губами. Всегда подтянутый, сдержанный, с какой-то неотвязной грустью в глазах, он казался мне иным, не таким, как другие, и мне хотелось, чтобы он заметил меня.

Молчанов проводил у нас политзанятия.

Я стала одной из лучших учениц по его предмету. Почти весь урок не отводила от него глаз, внимательно слушала и задавала "умные" вопросы.

Однажды я подошла к нему после урока и попросила дать мне почитать "Диалектику природы", объяснив, что решила изучить эту книгу до конца.

Говорила я серьезно, глядя в его грустные глаза, и, неожиданно для себя, добавила:

- А усы вам не идут...

Не хочу сказать, что мне не нравились усы. Просто вдруг увидела около глаз густую сеточку морщин, а ведь ему было немногим больше двадцати лет. Совершенно искренне, от всего сердца захотелось сказать слова, ни в каком уставе не записанные, в стенах военной школы не положенные; слова из далекой "гражданской" жизни. Он чуть наклонил голову, улыбнулся и сказал:

- Приму к сведению и руководству.

На другой день он пришел без усов.

Потом я долгое время избегала его, но как-то вечером, во время моего дежурства по школе, мы снова встретились, и я, не задумываясь, приложив руку к пилотке, сказала теплое, домашнее:

- Добрый вечер!

- Ну, как идут ваши занятия диалектикой? - спросил он.

- У меня есть несколько вопросов.

- Запишите и принесите мне. Я отвечу.

На следующий вечер я отнесла к нему в кабинет список вопросов, а через день получила ответы. К моей жизни в школе, к моим занятиям, моим мыслям ко всему этому теперь прибавилось ожидание его ответов. Я молча приветствовала его, заходя в кабинет, брала записку, так же молча благодарила, наклонив голову, и уходила. Отвечая на мои вопросы, он всегда добавлял что-нибудь от себя или про себя. Вот этих-то добавлений и ждала я. В них не было ни скрытых, ни явных намеков на какие-нибудь "сильные" чувства. Была дружеская усмешка, подшучивание над самим собой. После каждой записки я подолгу думала о нем. Что-то очень хорошее, невысказанное и неясное, таила в себе каждая фраза, каждое слово его ответа.

В дни занятий, в бессонные ночи дежурств его присутствие в школе, его записки помогали мне уходить в чудесную страну мечтаний о будущем. Я знала: то, что происходило со мной, так не похоже на "любовь", о которой шепчутся по вечерам девчонки. Мне не нужно было ни свиданий, ни объяснений, ни "прогулок при луне". Что бы ни делала, я думала о нем.

Когда я отбыла с курсантами на практику в Иваново, Молчанов прислал мне письмо, хорошее, товарищеское письмо. Девчата по почерку на конверте сразу узнали, от кого, и многозначительно переглянулись: "Ага!.. Все понятно". Но имя его было окружено таким уважением, что никаких насмешек и шуток не последовало.

Вскоре после практики начались госэкзамены. Случилось так, что едва я начала отвечать по радиотехнике, Молчанов вошел в класс и сел возле экзаменатора. Красная как рак, я не могла вспомнить ни слова. Он встал и ушел. Мне стало хуже - я не знала, куда глаза девать от стыда. Экзаменатор по-своему понял мое смущение и после некоторых дополнительных вопросов поставил мне тройку.

Накануне отъезда из школы я набралась смелости зайти к Молчанову попрощаться. Он протянул мне, как обычно, листок бумаги с ответами на мои вопросы. Я поблагодарила его и вышла. Во дворе школы уселась на поленницу дров и развернула заветную бумажку:

"Прежде чем кануть в Лету, разрешите сказать вам несколько слов. Вы молодец! Вы избрали трудный путь. Идите, сил у вас хватит..."

Слезы капали на листок, размазывая буквы, а я все читала, читала...

Однажды, во время очередного дежурства, я случайно встретилась с лейтенантом Молчановым около дверей школы, на улице. Было совсем темно: ни луны, ни звезд. Тускло светили фонари. Мы постояли рядом, потом лейтенант положил руку мне на плечо. Не знаю, изменилось бы что-нибудь, если бы он сказал мне тогда хоть одно слово? Вероятно, он знал, что я все равно уйду от него. Уеду туда, где нужно отдать себя делу всю целиком, без сожаления об оставленном, чтобы в решительную минуту не дрогнуло сердце, чтобы не мучили воспоминания о любимом, о близких, о тихом домашнем покое. Он ничего не сказал мне. И я промолчала. Каждое его слово было тогда очень дорого для меня. И это дорогое слово могло отнять у меня решимость и при первом прыжке с парашютом в тыл к врагу, и во время выполнения второго задания. Молчанов был прав. Но - сердцу не прикажешь. Память до сих пор хранит в душе образ этого светлого человека...