Александра Анисимова - На короткой волне

- Кто там? Кто? Что случилось? - раздавалось вокруг.

И действительно, было от чего остановиться движению, было от чего замереть сердцу: под передними колесами большой грузовой машины лежал, раскинув руки, маленький мальчик. Машиной ему, видимо, придавило ноги. Он тянулся из-под колеса, хватался ручками за булыжник мостовой, силился приподняться, тихо вскрикивал и, снова уронив голову на мостовую, плакал и что-то говорил быстро, захлебываясь. Я рванулась к машине. Шофер грузовика, опомнившись, дал задний ход, и машина тихо отодвинулась. Я приподняла мальчика и понесла на тротуар. Он крепко обнял меня за шею. Усадив ребенка на тротуар, я стала быстро ощупывать его руки, ноги, всё тело. Куда-то далеко-далеко уплыло все: шумная улица, толпа, окружившая нас плотным кольцом. Не знаю сама, откуда вдруг взялся у меня такой спокойный голос, как будто мы были вдвоем на необитаемом острове:

- Ну, что теперь будем делать? Больно? В больницу отвезти? Не надо? Дойдешь до дому? Вот в этом? Ну, здесь близко.

Это было счастливой случайностью, что колесо задело только мягкие ткани ног. Толпа постепенно расходилась. Двинулись трамваи, троллейбусы, загудели, пробивая дорогу, автомобили. Только шофер все стоял около нас и спрашивал:

- Ну так как же, а? Может, в больницу отвезти?..

Я помогла мальчику подняться, одернула на нем курточку, отряхнула. Он сделал несколько неуверенных шагов, оглянулся.

- Проводить тебя? - спросила я.

- Нет, не надо... Только... маме не говори. Ладно? - Я кивнула головой. Оглянувшись по сторонам, он перешел через дорогу, потом все той же неровной походкой направился к подъезду большого серого дома. Мальчугану было лет семь-восемь.

Дома весь вечер я раздумывала над этим случаем.

И вдруг поверила в себя, в свои силы, в то, что в трудную минуту буду решительна. Нужно только не теряться ни в какой обстановке.

2

Я пришла к Миловидову в кабинет и сказала:

- Мне уже исполнилось шестнадцать лет. Что хотите делайте, а я так не уйду. Не может быть, чтобы мы ничего не добились.

- Послушайте, Ася. Не хотите ли вы стать радисткой? Прием в школу начался.

- Нет, - ответила я не задумываясь. - Только в морскую школу.

- Но в школу радистов прием начался, - опять повторил Миловидов.

- Радист?! Что такое радист? Одного известного радиста знаю Кренкель. Так он на Северном полюсе был. А так, - что такое радист?

- Ася, радисты нам сейчас очень нужны. Радист - это глаза и уши армии. Поверьте, это очень интересная работа. Подумайте. Ручаюсь, вы не раз потом скажете мне спасибо.

Тяжело вздохнув, я сказала:

- Ну, ладно. Так и быть. Пойду в вашу радиошколу. - И добавила: - Если капитан знает радиодело, это ведь не плохо?

Миловидов засмеялся и выдал мне направление.

Чтобы удобнее было учиться, меня перевели в дневную смену. С семи часов утра до семи вечера - на фабрике, потом оттуда, с Сущевской улицы, на Пушкинскую площадь, в радиошколу до десяти, домой к одиннадцати - и спать до шести утра. Вот это правильно! Вот это настоящая жизнь!

В те дни, когда нет занятий в школе, по-прежнему читаю. В книжном шкафу отыскала "Диалектику природы". Решила самостоятельно изучить ее. Конспектирую каждую главу и иногда спрашиваю сама себя: "Зачем я изучаю диалектику природы, ведь никто с меня этого не спросит?"

Отец как-то успевает забежать домой, приготовить еду. Возвращаюсь вечером домой, а меня уже ждет на диване под подушкой горячий ужин, на столе записка. Иногда видимся - один раз в десять дней. Дни, наполненные трескотней швейных моторов, горячим запахом солдатского сукна, привычной темнотой московских улиц и тоненьким писком зуммера, бегут размеренно друг за другом. И теперь я уже точно знаю: фронт - это скоро.

Интересное дело: знаю, что точка-тире "ти-та" - это "а". Преподаватель отстукивает на ключе "ти-та" пять раз в минуту с одинаковыми интервалами. Слышу звук, понимаю, что это "а", но записать вовремя не успеваю. Преподаватель смеется:

- Не волнуйтесь, все придет в свое время. Будете, не задумываясь, записывать по сто двадцать знаков в минуту, а то и больше.

Не верится. Вообще-то снисходительное отношение к радиоделу у меня поколебалось в первый же день занятий. Познакомившись с нами, преподаватель отстукал на ключе "приветственную" радиограмму со скоростью сто сорок знаков в минуту, на что мы все - тридцать девчонок - ответили громким искренним смехом. Казалось невероятным тогда, что придет время, когда сама будешь выгадывать у немецких пеленгаторов доли секунды, чуть заметными движениями руки сообщать необходимые командованию буквы и цифры, шифрованные радиограммы. Но к этой оперативности, четкости в работе вели долгие месяцы учебы, крайне напряженной, и не менее интересной.