Мигель Руис - Тольтекское искусство жизни и смерти - история одного открытия

Жизнь медленно возвращает себе материю. Этот процесс начинается с разрушения нервной системы. Затем он распространяется на основные органы: сердце, мозг и так далее – до тех пор, пока не начнется распад тела и жизнь окончательно не поглотит форму. Скоро этот процесс должен был начаться в моем теле. Скоро жизнь должна была подчиниться жизни. Я только не знал, когда точно это случится. Но я хотел быть готовым к этому и подготовить всех. Хосе должен был взять на себя ответственность за то, чтобы и дальше, по-своему нести мое послание. Эмма должна была продолжать учить людей. Теперь они были со мной.

Понимали меня другие ученики или нет, я предупредил их о том, что может произойти. Услышали они меня или нет, я сказал им то, что было необходимо, и мне теперь не важно было, чем все кончится. Я сказал ученикам, чтобы они любили друг друга и строили свои видения, уважая всех. Я напомнил им, что буду присутствовать повсюду, ибо я есть жизнь. И они есть жизнь. Есть только жизнь – и ее бесчисленные отражения.

Последнюю ночь нашей поездки в Теотиуакан мы провели с Эммой вместе, и страсть, с которой мы предавались любви, запустила в моем теле цепь процессов. Материя, по-видимому, встретилась с абсолютной силой, и от этого потрясения я воспарил. Мое физическое тело отозвалось, и мною овладело чувство любви, поднимающей меня к небесам, прочь от материального мира, за пределы царства человеческого видения. Я не сомневался, что очень скоро все изменится.

И однажды утром, в четыре часа, вскоре после нашего возвращения домой, я проснулся от невыносимой боли. Это начался инфаркт.

Разве это не правда, мой ангел любви, что солнце, луна и звезды слились и дышат вместе с нами любовью? Разве это не правда, мой ангел жизни, что в божественном порядке существования ты родилась для меня, а я – для тебя?

Восходящая луна, казалось, медлит на горизонте, чтобы вглядеться в древние руины Теотиуакана и затопить светом призрачную тишину. От основания пирамиды Солнца расползалась огромная тень. Она покрывала своей чернотой открытую площадь и широкие ступени за ней. Полчища других теней скользили сквозь город, ползли по Дороге Мертвых. Кривые черные линии пересекали просторные луга лунного света, словно жадные пальцы, норовящие утащить золотые слитки. Мир спал. Там, где было сознание, сейчас его не было. Существование было забыто напрочь и еще не успело возникнуть ни в чьем воображении. Сейчас жизнь была всем, она была единственным, что существовало. Материя оставалась недвижной, лишенной видений и ждала, чтобы к ней прикоснулись снова.

Недалеко от безмолвных пирамид, в номере отеля «Вийас Аркеолохикас» спал Мигель Руис. Он был надежно заключен в объятия мира материи, обвит руками своей женщины, но его манила бесконечность.

В комнате было так темно, что хоть глаз выколи. Эсикио едва смог различить кровать, и почти совсем не видел двоих, которые лежали, запутавшись в простынях. Гандара стоял рядом с другом. Он, прищурившись, вглядывался во мрак и чувствовал, что в природном равновесии произошло какое-то изменение. Сын сына дона Эсикио опрокинул мир. Он пересек невидимую линию. Это не было игрой, подобной озорным забавам, которым Гандара предавался с друзьями при жизни. Это было что-то серьезное. Присмотревшись, Гандара увидел светящиеся частицы, отлетавшие от спящего: как будто лопнула оболочка и во все вселенные хлынула искрящаяся звездная пыль – она струилась, сыпалась, возвращалась домой.

– Может быть, это всего лишь чары видения, – вдруг предположил Гандара, всколыхнув поверхность бездонной тишины.

– Это последняя вспышка, – печально произнес Эсикио. – Скоро он будет среди нас.

– Ты же сам мне говорил, что он лежит в больнице, что он дышит, но еще не пришел в себя.

– Как он может прийти в себя? – воскликнул Эсикио. – Ты видишь то же, что и я. Даже сейчас он знает то же, что знаем мы. Уже совсем скоро будет невозможно вернуться в человеческое тело.

– Друг мой… – хотел было возразить Гандара, но запнулся. Это странствие обратно в существование тронуло его и опечалило. – Быть человеком труднее, чем мне запомнилось, – просто сказал он.

– Полагаю, – кивнул Эсикио. – Там иногда бывают явно критические моменты.

– И слишком много для такого короткого отрезка времени, – посетовал его друг.

– Мы с тобой всегда это знали.

– Мне по-другому это помнилось. Вроде бы все было так волшебно.

– Мертвым мир людей кажется волшебным, compadre . – Эсикио ткнул Гандару пальцем в ребра. – Мы ведь делали его волшебным, правда? Когда были живы и полны страсти!