Олег Лекманов - Осип Мандельштам - Жизнь поэта

Взять хотя бы такой «постоянный» для любого взрослого человека параметр, как рост. Б. Фартучному, впервые увидевшему поэта в 1931 году, он запомнился «худым и высоким». [573] Цит. по: Румянцева В. «От сырой простыни…»: Осип Мандельштам и кино//«Отдай меня, Воронеж…». Третьи международные Мандельштамовские чтения. Воронеж, 1995. С. 35. «Ростом он значительно выше среднего», – свидетельствовала Надежда Волышн. [574] Вольпин Н. Осип Мандельштам//Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 86. «…рост выше среднего (я чуть выше плеча, но не до уха), и плечи широкие», – указывала Надежда Яковлевна. [575] Цит. по: Шумилин С. В. «Мандельштам был не по плечу современникам…». Письма Надежды Мандельштам к Александру Гладкову. С. 10.

«Низенький, щуплый, невзрачный с виду» (Всеволод Рождественский); [576] Рождественский В. Страницы жизни. Л., 1962. С. 129. «Он стоял на эстраде, крохотный, острый, как собственный силуэт» (Ида Наппельбаум); [577] Наппельбаум И. Слепая ласточка//Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 88. «Мандельштам был маленького роста» (Вера Лурье) [578] Лурье В. Из воспоминаний //Жизнь Николая Гумилева. Л., 1991. С. 191. – таким Мандельштама запомнили эти и многие другие мемуаристы.

«Вообще—то он был классического среднего роста, но иногда выглядел выше среднего, а иногда – ниже. Это зависело от осанки, а осанка зависела от внутреннего состояния», – резюмировала в своих воспоминаниях Эмма Григорьевна Герштейн. [579] Герштейн Э. Мемуары. С. 20.

Впрочем, сам поэт построил на противоречиях еще свое стихотворение «Автопортрет» 1914 года, где понять крылатый намек мешает мешковатый сюртук, тайник движенья прячется в закрытьи глаз и в покое рук, а прирожденная неловкость одолевается врожденным ритмом:

В январе 1932 года Мандельштамы наконец—то получили крохотную десятиметровую каморку в Доме Герцена – «низенькую, темноватую комнатку» (как описывал ее В. Виткович). [580] Виткович В. Длинные письма. Сто историй в дороге. М., 1967. С. 146. Вскоре им удалось переехать в чуть большую комнату в этом же флигеле. Впрочем, свои жилищные условия Мандельштам в письме—жалобе к Тройскому охарактеризовал так: «Помещение мне отвели в сыром, негодном для жилья флигеле без кухни, питьевой кран в гниющей уборной, на стенах плесень, дощатые перегородки, ледяной пол» (IV: 146).

«Мандельштам все время, я обратил внимание, старался держаться, прикрывая спину, – описывал Николай Тихонов одно из своих тогдашних свиданий с поэтом. – Как—то даже было непонятно, почему он жмется к стенке. Но его жена сказала:

– Не обращайте на него внимания. Он не может повернуться, потому что у него разорванные брюки сзади и такая громадная дыра, что он прикрывается газетой». [581] Тихонов Н. Устная книга: Двадцатые годы // Тихонов Н. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1986. С. 18.

И все—таки первая половина 1932 года в беспокойной жизни Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны стала периодом пусть краткой, но стабилизации. «Хотя новая комната была рядом со старой и окна выходили на ту же сторону, она казалась веселой и солнечной; может быть, тут играли роль светлые обои и не было перед самым окном дерева», – вспоминала Эмма Герштейн. [582] Герштейн Э. Мемуары. С. 29–30.

Потихоньку налаживались денежные дела. Весной 1932 года Бухарин выхлопотал 41–летнему Мандельштаму пожизненную персональную ежемесячную пенсию в размере 200 рублей за «заслуги перед русской литературой» (выплата пенсии прекратилась лишь после окончания ссылки Мандельштама в 1937 году).

Выразительное свидетельство о настроении Мандельштама в это время – его стихотворение, датированное маем 1932 года. Оно, по—видимому, было приурочено к открытию сезона в московском Парке культуры и отдыха: