Вадим Лейбовский: Владимир Маслаченко: «Пеле повезло, что он не играл против меня»

Я бы вручил Нобелевские премии Арнольду Луну, англичанину, за изобретение горных лыж и Хойлу Швейцеру, американцу, за парусную доску. Когда-то за пристрастие к этим видам спорта меня на телевидении гоняли. Особенно за фристайл и виндсерфинг. Сегодня этими видами и у нас в стране увлекаются (и занимаются) миллионы. А лично я благодаря им знаю, что у меня в голове ветер. А когда я стою на парусной доске, я держу ветер в руках.

«Звездюком», «випом», тусовщиком никогда не был. Времени жаль.

Может быть, хватит? Может быть, почитаете? Но предупреждаю, что, как и Джон Стейнбек, критиков не люблю.

Всенародной его популярности уже полвека. За прошедшие годы она ничуть не убавилась. Семнадцати лет от роду он был включен в состав профессиональной футбольной команды. Еще семнадцать отстоял в воротах (десять из них в воротах сборной СССР). Потом два года тренерской работы за границей, после чего пришел на телевидение. По всем опросам, он наш лучший спортивный комментатор за все годы. Мне хотелось окунуться в жизнь этого человека с самой ранней ее поры. Причем здесь интересен даже не столько сам он в его биографических сюжетах, сколько восприятие жизни, ее участников, действительности его глазами, хватким умом, ибо именно эта хватка, реакция и острота восприятия (и явлений, и летящих мячей) движут самобытной личностью Владимира Маслаченко. Они наверняка и сформировали ее.

Нетрудно будет догадаться, что большая часть того, что вы здесь прочтете, узнано мной от самого Владимира Никитовича, и я мог бы построить весь свой материал как интервью. Однако не хочу сковывать себя и моего героя рамками этого жанра, хотя иногда и буду ему следовать. В общем, как получится.

За двадцать лет нашего знакомства я как журналист много раз вел с ним беседу — для читателя или слушателя — и, признаюсь, всегда чувствовал себя не очень уютно, потому как и в разговоре он не прост, его трудно увести от главного русла темы. Он гнет свое, к тому же всегда называя вещи и фигуры своими именами, но как бы намеренно оставляет мысль парящей в воздухе, а собеседнику — пищу для собственных догадок. При этом, повторяю, он всегда говорит только то, что думает, а думает подчас такое, что не решится вывести за ним перо. К тому же никогда не требует показать подготовленный текст интервью, что лишний раз подтверждает независимость и самодостаточность моего собеседника.

Мальчик и его мама шли но улице. Мальчик был одет в аккуратный костюмчик, отпущенный семье из той гуманитарной помощи, что во время войны поступала в нашу страну но ленд-лизу.

Мама была дворянских кровей, чему в полной мере соответствовали ее лицо, одежда и облик вообще. На мостовой ребята играли в футбол. Ворота, как и водится, были обозначены кучками булыжников. Булыжной была и мостовая. И вот в тот момент, когда мальчик в ленд-лизовском костюмчике и его мама проходили мимо ворот, мальчик внезапно прыгнул за пролетевшим меж вратарских рук мячом и, поймав его, распластался на булыжной мостовой. Увидев поступок сына и его последствия, матушка — отнюдь не по-дворянски — отвесила ему смачную оплеуху.

Ну ничего не мог поделать с собой этот Вовка, реакция на мяч оказалась быстрее мысли. Мячу деваться было некуда, Вовке — тоже. Просто волей рока они нашли друг друга.

Даже тщательное изучение наследственности Владимира Никитовича вряд ли приведет нас к обнаружению хоть каких-либо спортивных следов или признаков: он вышел первый такой в роде своем. Правда, немного играл в футбол старший браг Борис, однажды им даже довелось вместе сыграть матч в одной команде. В отца же Владимир Маслаченко, похоже, более всего вышел одной существенной человеческой чертой, а именно — упрямством и неприятием любого принуждения, насилия над личностью.

Отец его, Никита Данилович, был ветеринарным врачом, причем очень хорошим. Незадолго до войны его направили на работу в Кривой Рог. В первые же дни войны получил назначение на Северный Кавказ. Так вся семья оказалась под Владикавказом (тогда Орджоникидзе). Пожары, разрушения, людское горе.

Володя видел, как бомбили город. Тем не менее там же он пошел в школу. Вскоре отец получил новое предписание — командировка в Грузию, в ту пору важный для страны источник продовольствия. Но наступили холода, и перевалы стали непроходимыми.

Когда было объявлено, что Кривой Рог освобожден, семья немедленно туда и отправилась. Целый месяц, едва не потеряв по дороге мать, они в теплушках добирались до родного города. В Кривом Роге осели уже надолго.