Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов

— А у Никитских фугаска упала и не взорвалась.

— Наверно, и у них есть сознательные.

— Держи карман шире! Все они — гады!

— Нет, почему же все? Есть же у них социал-демократы, коммунисты? Рот-фронт, Роте-Фане…

— Болтовня! Фашисты! Всех их, гадов, нужно стрелять!

— Но почему всех, почему?!

— А потому! Они спрашивают у тебя — стрелять или не стрелять?! Все они одинаковы! Всех их!..

— Болтовня. Разговорчики. Вот из-за этих разговорчиков и допустили немца до Москвы. А теперь куда отступать? На Урал?

— Эт-та кто на Урал?! Ты, гад?!

— Врежь ему по шее, Васек. Чтоб до Урала помнил!

А что? Наверно, и «врежет». Народ сейчас злой. Вон поволокли кого-то в тамбур. Не иначе как будет мужской разговор. А женщины толкуют о житейском:

— Вчерась Нюське Громовой похоронную на мужа прислали…

— А седьмой талон, говорят, хозяйственным мылом отоваривают. Не слыхала, кума?..

— Похоронная пришла на мужа-то, а сама уже неделю как преставилась. Господи! Да кабы на войне… На окопах…

— Намедни слыхала, будто на третий талон заместо подсолнечного касторку дают. На кой она?

— Господи! Как в гражданскую. Скоро ли все окончится?..

— Скоро, мамаша, скоро!

— Еще маленько споем «Если завтра война» да шапчонки все перекидаем. Больше нечего! Эх, пропели Расею!..

— Я те пропою! Подпевала!

Тяжелый кулак повисает перед чьим-то красным носом.

— Расея, она — вот! — Кулак разжимается. — Во! Какой ни отдай — все одно, больно! А ты.

— Расея… Не отдадим!

— Граждане! Электричка дальше не идет!

— Господи! Да мне ж до Сортировочной. Как же теперь, гражданочка?

— Под ополченцев, мать, вагоны. Понятно?

— Да нешто я против? Понятно, доченька, понятно. Мне бы только до Сортировочной. Господи, сынок там у меня… Как же теперь, а?..

Иду по Москве. И жадно смотрю по сторонам. Опушенные инеем деревья будто выточены из снега искусным резцом скульптора. Иней на проводах, на ребрах надолбов, сваренных из обрезков тяжелых рельсов. Витрины магазинов заложены мешками с песком. И на мешках тоже иней. Поминутно встречаются пешеходы. Проносятся грузовики с солдатами. Значит, Москва живет! Живет суровой жизнью окопного воина — спокойно, без паники.

Вой сирены. Над домами хлопают выстрелы. С визгом прошивают железо крыш осколки снарядов. Молчаливые дружинники скользят по крышам в поисках зажигалок.

— Граждане! В убежище! Пройдемте в убежище!

Вот так неожиданность — милиционер! Никогда с такой радостью не слышал хозяйского окрика:

— Пройдемте, граждане, пройдемте!

Черт возьми, это же здорово! Война — и милиционер! Однако нужно укрыться. Метро уютно попыхивает теплым паром, поглощая в свои недра обыденную человеческую жизнь — детские саночки, чемоданы, подушки, горшочки. А их обладатели, вдруг поднятые с постели, не думают капризничать и тем более плакать. Они серьезно надувают щечки и хлопают ресницами. Наверно, они уже привыкли к тревогам, к бомбежкам, к стрельбе зениток и уже что-то понимают. Во всяком случае, это запомнится им на всю жизнь. На всю!

В двадцать ноль-ноль электричка удаляется от Москвы. Позади торопливые щупальца прожектора исчерчивают облачную шапку неба. Молчат ватники и треухи, закрыты усталые глаза. За окнами вагона свет далеких прожекторов отражается на снегу голубыми отблесками.

— Господи… Когда же все это кончится?.. — вздыхает, ни к кому не обращаясь, старушка.

Кто сможет ей ответить, когда никто еще не знает, что будет завтра? Фронт под Москвой. Дальше отступать некуда. Об этом стучат колеса. Только это перетирают тяжелые жернова мыслей: не-ку-да! Некуда! Все. Точка! Позади Москва.

В двадцать три построение, вечерняя поверка, отбой. Расходимся по классам-комнатам.

Счастливчиков, побывавших в Москве, засыпают вопросами:

— Как она? Держится? Живет? Выстоит?..

Вместо ответа я поднимаю черную бумагу затемнения. За окном, пронзительный в морозном воздухе, свисток электрички. И мерный, удаляющийся перестук колес: тук-тук, тук-тук! Как пульсация крови. Как стук сердца. Живого сердца Москвы.

Полк стоит под Москвой. Полк — это самолеты и люди. Боевая единица действующей армии.

Самолеты — У-2. Небесные тихоходы, простейшие учебные самолеты, собранные по военным училищам и сибирским аэроклубам.

И вот эта техника, предназначенная только для учебных полетов начинающих летчиков, теперь составляет основу нашего авиационного полка. Смотрю на зеленые двукрылые аппараты, открывшие не одному поколению летчиков дорогу в небо, и ощущаю в душе двойственное чувство. С одной стороны, уважение к старому самолету, с другой — сомнение: неужели на нем можно воевать?!