Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов

— Сопротивление бесполезно… Для сохранения вашей жизни…

Ширяев увеличивает обороты двигателя. Самолет набирает высоту. Молчаливая земля вдруг оживает вспышками выстрелов, расцвечивается голубыми щупальцами прожекторов. Они шарят по небу, разыскивая самолет-диктор. Ширяев отворачивает в сторону.

— Продолжим?

— Давай.

Опять приглушен двигатель. Опять голос Овсищера, многократно усиленный динамиком, несет слова правды, скрытой фельдмаршалом Паулюсом от своих солдат. Смолкают выстрелы. Немцы слушают обращение советского командования.

— Внимание, внимание! Немецкие солдаты и офицеры! Сопротивление бесполезно…

Советское командование… вам… жизнь…

Голос Овсищера слабеет, затухает.

— Что у тебя с аппаратурой? — беспокоится Ширяев и оглядывается назад. Голова штурмана прислонилась к борту кабины.

— Петрович! Лева! Что с тобой?!

— Ничего, Николай. Уже лучше.

Ширяеву видно, как Овсищер вновь подносит к губам микрофон.

— Прекращайте бессмысленное кровопролитие. Советское командование… гарантирует… жизнь…

Умолк динамик. Хлопают разрывы зениток, ревет двигатель.

— Лева! Левка!!

Молчит Овсищер. Тело его обмякло и медленно сползает на пол кабины.

— Гады! — кричит Ширяев в темноту ночи, в сверкание выстрелов. — Гады! Как бешеных собак! Уничтожать! Собаки! Бешеные собаки!

12 декабря группа армий «Дон» перешла в наступление. Используя громадное превосходство в силах, гитлеровские войска сломали сопротивление ослабленных предыдущим наступлением дивизий 51-й армии и стали быстро продвигаться на север. Устилая путь трупами своих солдат, Манштейн прошел уже половину пути до окруженной группировки Паулюса, но тут перешли в наступление войска Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов. Таким образом, попытка гитлеровского командования выручить окруженные войска закончилась полным крахом. Теперь линия внешнего фронта проходила в ста двадцати — ста шестидесяти километрах от линии фронта внутреннего кольца окружения, и советское командование могло приступить к ликвидации окруженной группировки.

От аэродрома подскока Котлубань до линии фронта четыре километра. Голая степь. Два бензозаправщика и несколько автомашин с бомбами. А еще ветер. И сорокаградусный мороз. Сейчас бы кружку горячего чая! Но даже в нашей столовке на базе, кроме пшеничной каши из плохо очищенного зерна и непонятного происхождения темной похлебки, другого не увидишь. Голодно. Холодно. Не греют меховые комбинезоны, сырые унты на морозе задубели и оттягивают ноги пудовыми веригами…

Десять боевых вылетов за ночь — это двойное пересечение линии фронта. Это десять противозенитных маневров и столько же атак на цель. Это — негнущиеся, покрытые язвами от бензина и масла пальцы техников, обмороженные руки оружейников и лица летчиков.

— Тяжело, Петрович? — спрашиваю у Ландина.

— А тебе легче? — поворачивается техник. — Всем нам этот «котелок», как шило в заднице. Одно хорошо — бьем гадов! Слыхал, вроде наши на Ростов уже двинули.

— Пожалуйста, вылетайте. Бомбы подвешены!

Ох, уж этот Кильшток со своей сверхвежливостью!

— Покурил бы, капитан, с нами, а?

— После войны. В Берлине!

— А не врешь, капитан?

— А что? Закурю! Только, пожалуйста, вылетай. Ведь запоздаешь в Берлин, а?

— Успеем! От винта!

Опять я летаю с Ждановским и никак не привыкну к его окающему и певучему архангельскому говорку. В Архангельске осталась его семья, и воспоминания о ней заставляют лучиться теплом удивительно светлые и по-детски чистые глаза Ждановского. Но теперь мне не видны глаза Николая. Вообще ничего не видно — ночь! Ночь. Прожекторы и зенитки. Где-то под снежной белизной скрылись вражеские доты, которые мешают продвижению нашей пехоты. Мы должны обнаружить их и уничтожить.

Темнеют длинные цепочки извилистых ходов сообщений, едва заметны тропинки, протоптанные солдатами противника. А вот какой-то холм. Дот? Возможно. Конечно, дот! Вон к нему тянутся голубые пунктиры пулеметной трассы с нашей стороны. Наверное, пехота слышит гул нашего мотора и пытается помочь, указывая цель. Спасибо, друг пехота!

— Так держать!

Черными султанами вздымается поднятая взрывами земля. Из укреплений появляются темные точки — фигурки солдат.

— Пулеметом их, Николай, пулеметом!

Длинные очереди пулемета Ждановского прижимают вражеских солдат к земле.

Возвращаясь к себе, недоумеваем, почему погашены огни на аэродроме. Темноту ночи рассекает только короткая очередь трассирующих пуль.