Матрёна Распутина - Распутин. Почему? Воспоминания дочери

Увидев такого, я, признаться, хотела тотчас позвонить кому-нибудь из знакомых и попросить придти — на всякий случай. Но увидела, что отец улыбается, что он даже приобнял подозрительного типа, — успокоилась и наблюдала из дальнего угла комнаты. (Отец не слишком любил, когда мы с сестрой бывали свидетелями его бесед с просителями, но тут он был слишком увлечен неожиданной встречей и, кажется, не заметил меня.)

Гость оказался знакомым отца — мастеровым, из крестьян, Василием Перхотиным. Год назад они столкнулись на одном постоялом дворе. Вышел спор о вере. Василий заявлял, что он безбожник, что все в жизни механика. Отец доказывал ему, что все — Бог, и на все — воля Божья. Василий питал слабость к спиртному и тогда сильно напился, отец пошел своей дорогой, а он — свалился пьяным под стол, да так и уснул.

Теперь он оказался в Петербурге, как-то прослышал про отца и разыскал его на Гороховой.

Василий рассказал, что тогда, проснувшись утром, по привычке кликнул опохмелиться, протянул свой заветный стакан. (Надо здесь подробнее рассказать о стакане — была такая царская награда, даваемая крестьянам за выдающуюся заслугу в мастерстве, теперь бы сказали — за изобретение какого-нибудь механизма. Стакан был из чистого золота, с царской печатью, и, главное, награжденный таким стаканом мог в любом питейном заведении получать выпивку и закуску бесплатно. Точно не знаю, в каком объеме.) Так вот, протягивает Василий свой заветный стакан, половой наклоняет бутылку, чтоб налить, а водка не льется. Василий глядит во все глаза, половой бутылку трясет, а водка нейдет. Возможно, тою же «механикой» можно как-то объяснить такое. Но в тот момент что-то в душе Василия екнуло. Он вскочил, закричал страшным голосом — и выбежал прочь из кабака. Бежал долго: «Выбежал за город, бегу по полю, лесом, на большую дорогу — себя не помню, ору, как блажной. Целый день бежал. И орал тоже. Потом из сил выбился, упал на землю, заснул, как убитый. И снится мне сон, — продолжал рассказ Василий, — будто я в стакан слова собираю. Иду по полю и собираю слова. Спросите вы меня — как так — не знаю, а только знаю во сне, что собираю слова. Полный стакан насобирал, трясу их и так и этак, они звенят, как гвоздики золотенькие, я верх ладошкой прикрыл и к уху стакан поднес. Оттуда — голос: «Василий, ничего ты не придумаешь, выше неба. А что придумаешь, то пропьешь». Проснулся я, как ужаленный. Холодно, звезды надо мной. Земля твердая. На стерне лежал — она в спину впилась, точно гвоздями колется. Оглядел я себя — баул свой с вещами в кабаке бросил. Деньги там были, тетрадки мои, штуковинка там одна тоже осталась, сколько я с ней возился! Я ведь читать-писать сам выучился. Любой механизм починить могу. А тут такое… Да, а в руке стакан сжимаю. И что же это все значит? Ничего не придумал. С тех пор хожу, места мне нет. Ничего делать не могу. Сяду мастерить чего-нибудь — все из рук валится. Вот пришел к тебе, Григорий Ефимович».

Рассказывал Василий долго. И, что удивительно, необычайно складно, выразительно.

Отец, все время улыбавшийся, так, с улыбкой и отвечал ему:

— Вижу — страдаешь. Но ведь и радуешься. Точно ищешь чего-то, знаешь, что найдешь, надо только по терпеть. Да терпеть не хочется. Верно?

— Верно.

— А ты потерпи… Ты стакан-то чего на шею нацепил?

— А вместо креста.

Отец перестал улыбаться:

— Это ты дуришь. А те гвоздики золотенькие, что снились тебе, не снятся больше?

— Нет.

— Плохо твое дело, Василий. Вот когда приснятся еще, приходи. Поговорим тогда.

Василий ушел. Снова явился через месяц. И снова ночью:

— Спать не могу. Ночью колотье такое начинается во всем теле! И не больно, и места себе не нахожу. Сяду что-нибудь работать — пропитание теперь добываю работой где придется, поденно — ничего не делается, все из рук валится. Уж не рад, что к тебе тогда явился. Теперь уж точно в последний раз.

Отец обнял Василия:

— Стакан с шеи сними. Все хорошо будет. И домой возвращайся.

Кажется, ничего больше сказано той ночью не было.

Василий ушел. Больше он не приходил.

Прошло много лет. В эмиграции я познакомилась с женщиной, Еленой Васильевной Крукиной. Лицом она мне кого-то сильно напоминала, но встречаться мы с ней раньше вроде никак не могли. Она была мне ровесницей. Виделись мы крайне редко, но мысль о ее сходстве с кем-то не оставляла меня. Как-то разговорились. Оказалось — ее девичья фамилия Перхотина. Я тут же вспомнила давнего отцовского гостя-изобретателя. Спросила о занятиях отца Елены Васильевны. И точно! Она рассказала, что отец из крестьян-самоучек, талантливый человек, но сильно, болезненно пивший, однажды исчез из дому и снова объявился через полтора года совершенно другим человеком. Пить бросил. Стал набожным. Много работал и хорошо зарабатывал, оснащая необходимой утварью то кузницу, то мыловарню, то сахарный завод. В доме воцарился мир и благодать.