Владимир Чернавин - Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа.

Был момент, когда мы трое с восхищением смотрели на него, а он на нас — спокойно, важно. Еще момент — и он совершенно бесшумно отошел шагов на двадцать, остановился, обернулся, взглянул. Еще секунда… Он двинулся и мгновенно исчез, как будто сошел с экрана. Ни шороха, ни хруста сучка, ничего.

— Папка, а как ты думаешь, это финский лось? Он такой важный…

— Не знаю, — усмехнувшись, ответил отец.

— А, может быть, и мы уже в Финляндии, а только не знаем этого? Может, мы перешли границу?..

— Как же, всерьез, насчет границы? — спросил муж.

— Думаю, что мы перешли ее, — отвечала я. — Река все же, в общем, идет на запад. Карты у нас были с маленьким масштабом и могли не отразить этих извилин.

— Не верится…

Замолчали. Каждый думал о своем: и верил, и не верил…

Потом пошли дальше, снова на хребет. Склон был крутой, сухой, поросший соснами. Лес чистый, ни кустика, ни ковриков черники. Солнце стояло прямо перед нами, показывая запад…

Так мы отмахали километров двадцать, и только когда солнце вот-вот готово было нырнуть за гору, а впереди раскрылась широкая болотистая лощина, мы остановились.

— Объявляю, что мы в Финляндии! — сказала я негромко, но и не шепотом.

Не могу сказать, чтобы мне поверили. Возможно, что я и сама не была в этом глубоко убеждена, хотя и приводила вслух все разумные доказательства, что это не СССР, но я чувствовала, что нам нужна разрядка. Муж, вероятно, еще меньше меня верил, что мы перешли границу, но пошел на эту уступку. Мы рассчитывали перейти границу через три дня, — шли уже шесть; рассчитывали дойти до финского жилья за десять дней, — а все еще бродили в самых неопределенных местах. Начинало пахнуть катастрофой. Правда, в такой запутанной местности никакая регулярная пограничная охрана не была возможна.

В первый раз мы зажгли костер, скрыв его под склоном в глубоком ущелье. Отец ломал и таскал сухостой; мальчик бегал за валежником. Я набрала грибов, которые торчали по всей гривке, и готовила первую похлебку.

Тепло костра, запах горячей пищи, светлый круг пламени — как это было необыкновенно. Выкинутые из людского мира, без крова, без защиты, получив право огня, мы почувствовали себя все же людьми, а не звериной семьей, на которую ведут облаву.

— Боюсь, что ночью будет дождь, гроза заходит.

— Может, мимо пройдет.

Мы говорили тихо, неловко было нарушать тишину, стоявшую в этом огромном лесу; казалось, что человеческие голоса будут звучать неуместно, дерзко.

— Грибы готовы?

— Сейчас, я только разведу костер по-настоящему.

Над маленьким огоньком, на котором я варила пищу, муж опрокинул пень с растопыренными корнями, подложил сучьев, и пламя с треском взвилось и разбросало искры, как фейерверк.

Мы тесно сели втроем у котелка.

Медленно, с особым чувством почтения к сытной, настоящей пище, брали мы ложками густую рисовую кашу с грибами, душистую и жирную от сала; внимательно, старательно пережевывали и проглатывали маленькими порциями.

Мальчик отвалился от котелка, когда еще не все было съедено, — устал от пищи. Я ела медленно, стараясь незаметно пропускать свою очередь, но была сыта. Муж остался голоден: ему одному надо три таких котелка. Все же и он подкрепился.

Мальчик заснул сейчас же, как только проглотил последнюю ложку. Мы долго еще сидели у костра и разговаривали.

Это была наша первая настоящая беседа с тех пор, как мы бежали.

Точно мне не вспомнить, о чем шла речь, но для нас обоих это была первая встреча на воле после двух лет тюрьмы и ссылки, после стольких лет советского житья, которое волей тоже не назовешь. На душе было тепло и ласково. Воскресали в памяти юные годы, далеко отошедшие в прошлое мысли и чувства, как будто мы снова становились молоды, как двадцать лет назад. Робко, смущенно начали мы думать о будущем.

— Не выдадут нас там? — спрашивал муж, скорее, утвердительным тоном.

— Нет, не выдадут, — уверенно отвечала я.

Про себя я не раз думала об этом и пришла к заключению, что не может быть такого правительства, которое решилось бы нас, прошедших путь горя и испытаний, выдать на смертную муку.

— Проживем мы там как-нибудь? — спрашивал он, боясь обнаружить уверенность.

— Проживем.

— Ничего у нас нет, и придем мы туда в отрепьях.

— Лишь бы добраться.

— Кто же поможет, у нас там нет ни души?

— Люди помогут. Неужели дадут пропасть, да еще с ребенком?

Томила усталость, и жалко было, засыпая, терять ощущение первых минут свободы.