Илья Азаров: Осажденная Одесса

Стойкость же финских солдат, их умение воевать рассматривались как некая аномалия, и говорить о таких явлениях вслух считалось предосудительным. Пренебрежение противником не позволяло командирам и политработникам, в особенности не побывавшим на войне, поразмыслить над укоренившимися в нашей среде представлениями о легкости победы и готовить себя и войска к войне более трудной и тяжелой, чем она выглядела на военных играх, учениях и маневрах.

…Пассажиры, наши попутчики в севастопольском поезде, ехали в Ялту, Мисхор, Симеиз — на курорты, иные — в командировки. У них главной темой разговоров тоже была война. Они спрашивали нас, военных, чем объясняется безнаказанное шествие гитлеровских войск по европейским странам, почему фашистам удалось оккупировать почти всю Европу, почему армии европейских стран не оказывают серьезного сопротивления оккупантам.

Мы говорили о внезапности нападения гитлеровской Германии и разобщенности европейских государств, которые Гитлер бьет пординочке, о том, что гитлеровская Германия серьезно подготовилась к агрессии и что в этом ей помогали крупные империалистические государства.

Когда поезд вынырнул из туннеля и оставил наконец позади Инкерманские каменоломни, за окном вагона открылась панорама Севастопольской бухты. Я сразу же узнал по контурам старые крейсера, на которых мне довелось плавать в период академической стажировки. Рядом с ними, радуя глаз, стояли новые крейсера, лидеры, эсминцы, а у самых пирсов — продолговатые сигарообразные подводные лодки.

Севастополь встретил нас ослепительным солнцем, цветением акаций, белизной южного типа домов, построенных из ноздреватого инкерманского камня.

Тишина, безветрие, полуденная дрема.

Мы разместились на корабле, которому предстояло выйти в море.

Легкий вечерний бриз, приглушенный гул затихающего уставшего города, длинные световые столбы, вырывавшиеся из раскрытых створок иллюминаторов, спокойное звездное небо — все это успокаивающе действовало на нас, и, конечно, никто не думал увидеть настороженный, рассеченный лучами прожекторов., вздрагивающий от взрывов первых мин Севастополь десять дней спустя.

В здании штаба флота мы встретились с членом Военного совета Черноморского флота дивизионным комиссаром Кулаковым и начальником политуправления дивизионным комиссаром Бондаренко.

Николая Михайловича Кулакова я знал по совместному учению на военно-морском факультете Военно-политической академии имени Ленина. Общительный, способный, несколько шумливый и веселый, он был старше меня курсом. На перекурах в коридоре академии, во время тренировок к парадам часто можно было слышать его густой, басистый, раскатистый голос. И внешностью своей он был заметен: крепко сколоченный, глазастый, с черной густой копной волос, высокий и плечистый, он выделялся среди других, умел расположить к себе окружающих.

Уже будучи на последнем курсе, я проходил стажировку на Балтике и встретился с ним на линкоре «Марат», где он был военкомом.

Петр Тихонович Бондаренко был одним из старейших флотских политработников. Он участвовал в гражданской войне, прошел суровую школу жизни от политбойца до начальника политуправления флота. Академию он окончил раньше нас на несколько лет. К этому честнейшему, открытой души коммунисту, уравновешенному и бесхитростному человеку каждый мог прийти на прием. Да и сугубо официальное слово «прием» как-то не вязалось с его обликом: к нему просто можно было прийти, чтобы поговорить по душам. Он умел выслушать каждого, дать разумный совет, объяснить, как проще решить поставленную задачу. На флоте его любили и уважали.

— Вот мы и снова встретились, — как всегда шумно поздоровался Кулаков, улыбаясь большими черными глазами.

После обычных при встрече разговоров, расспросов о московских новостях много времени заняло обсуждение международной обстановки. Беспокойство порождали не только сведения о нарушении наших воздушных границ немецкими самолетами и перебросках немецких войск в соседние страны. Мы знали, что английская печать вовсю трубит о возможном нападении Германии на Советский Союз, и расценивали это не только как хитрый ход воюющей страны по отношению к своему противнику. В мае 1941 г. Рудольф Гесс, заместитель Гитлера по руководству фашистской партией, перелетел на самолете из Аугсбурга в Северную Англию. Вызывал недоумение тот факт, что ни немецкая, ни английская противовоздушная оборона не мешали этому перелету. Возникали подозрения, не было ли это попыткой Германии договориться с Англией о прекращении войны, чтобы потом обрушиться на нас. И от того, что заправилы фашистской Германии объясняли перелет Гесса его душевным расстройством, подозрения не уменьшались. Ведь еще в 1940 году Гесс ездил в Мадрид для встречи с британским послом и герцогом Виндзорским (бывшим английским королем, проживавшим в Испании). Да и английское радио проговорилось тогда, что конференция лейбористской партии, обсуждавшая миссию Гесса, большинством голосов отвергла переговоры с Германией. Поэтому заявлениям немецкой печати о ненормальности Гесса никто не верил. Становилось совершенно очевидным, что фашистская Германия хочет развязать себе руки на Западе, чтобы начать войну против нас.