Г. Штоль - Шлиман. Мечта о Трое

Мы сравним Шлимана с Колумбом. Разве подвиг Колумба умаляется тем, что он искал морской путь в Индию и был убежден, что открыл именно ее? Разве значение Шлимана уменьшается оттого, что он, заблуждаясь, думал, будто в руках у него сокровища Приама, тогда как это был клад правителя, жившего за тысячу лет до Приама? Или значение Шлимана уменьшается оттого, что он думал, будто нашел могилу и золотую маску Агамемнона, тогда как и они, возможно, были — последнее слово в этом вопросе еще не сказано — на триста или четыреста лет древнее? Колумб навсегда останется открывателем Америки. Шлиман навсегда останется человеком, который нашел Трою и подарил нам целое тысячелетие греческой истории, или, точнее говоря, истории человечества. И мы должны питать к нему глубокое уважение и благодарность, невзирая на его заблуждения, его причуды, его человеческие недостатки и слабости.

«Одиссея», VII. 237

Луиза Шлиман сидит под липой. Хотя рядом корзинка, полная драных чулок — когда у тебя восемь человек детей, из которых шестеро день-деньской на ногах, то большая часть времени уходит на штопку! — она задумывается, опустив руки на колени. Сегодня ей нечего опасаться окрика из дома или упреков в безделье. Она такая усталая и бледная, такая тонкая и хрупкая, что кажется, сильный порыв ветра унесет ее. Вчера ей исполнилось тридцать шесть, а она чувствует себя пожилой. Из шестнадцати лет замужества каждый год старит на два года, а каждый ребенок — еще на год.

Но она сама виновата в этом. Она упрямо стояла на своем, когда отец отговаривал ее. Правда, он понимал, что в маленьком Штернберге дочери его вряд ли найти лучшего жениха, чем молодой, самоуверенный, пышущий энергией заместитель ректора [1] Ректор — здесь руководитель школы . Но уж лучше остаться старой девой, чем выйти замуж за такого человека. Тогда она была убеждена, что отец не прав. Она никогда не забудет, как в прошлом году, когда в последний раз была в родительском доме, отец, сидевший за письменным столом, неожиданно повернулся к ней — узкое лицо, обрамленное длинными шелковистыми прядями седых волос оказалось в тени, — и спросил: «Ты на самом деле счастлива, дочь моя?» — «Да, отец». Несмотря на тень, она прочла в его глазах, что он понял и ее секундное замешательство и румянец, мгновенно заливший ее шею и щеки. Отец не произнес больше ни слова, повернулся и стал рыться в бумагах, будто искал какой-то важный документ.

Отец был очень умен и хорошо знал людей. Иначе бы жители Штернберга так настойчиво не упрашивали бы его сложить с себя обязанности ректора и стать бургомистром. Он, вероятно, уже тогда понял, что представляет собой Эрнст Шлиман. Человек очень одаренный, но ленивый, он умел производить впечатление, будто все знает и умеет. На профессию учителя и пастора он смотрел лишь как на средство достичь вольготной и удобной жизни. Он думал только о себе, о своей выгоде, о своем благополучии, своих удовольствиях, был слеп и глух ко всему, что касалось других людей, их мыслей и желаний, все равно, были ли это его ученики, его дети, его работники или даже жена. Перед теми, кто стоял выше его, он угодничал. Ко всем же, кто стоял ниже, он относился с явным высокомерием...

О господи! Думать дурно о муже — грех. Устыдившись, Луиза Шлиман опускает голову и поспешно берет корзинку с драными чулками.

Было жарко, даже слишком жарко для двадцатого мая. За вязами, со стороны Фридрихсфельде медленно надвигалась тяжелая черно-синяя туча. Похоже, что к вечеру разразится гроза. Лишь бы Эрнст успел возвратиться из Пенцлнна! Если он по дороге попадет в грозу, то не миновать грозы н дома. Воздух словно замер в ожидании — можно явственно различить громкий голос управляющего, который позади, на господской усадьбе, отчитывает поденщика, крики батраков, понукающих лошадей, причитания женщины, рассерженной тем, что сад слишком быстро зарастает сорняками.

Луиза Шлиман прислушивается, что происходит в доме. Там царит тишина. Маленькая дочурка, слава богу, еще спит, а если и проснулась, то, радостная и тихая, играет своими розовыми пальчиками.