Осип Черный: Мусоргский

Если бы его спросили, как это происходит, он не смог бы ответить. Да это и не мучило его особенно. Одна мысль поглощала Мусоргского: скорее закончить свой труд – представить обществу наконец две свои фундаментальные оперы.

После поездки на Украину Мусоргский стал увереннее продолжать «Сорочинскую ярмарку»: теперь он знал, что колорит музыки верен, образы обрисованы метко, юмор и сочность гоголевского письма сохранены. Ему случалось во время поездки играть украинцам отрывки из оперы, и всякий раз они находили, что дух Украины, характер ее народа бесподобно схвачены автором.

Надо было дописать, дописать во что бы то ни стало. Впереди открывались новые дали, но прежде всего предстояло завершить эту работу.

К концу лета Мусоргский стал понимать, что без службы ему все равно не продержаться. Какая-то странная сила поглощала деньги, сколько бы их ни было. Нужда напирала со всех сторон; она все теснее обступала, а он не желал о ней думать. Но чем длиннее делались летние вечера, чем сильнее шумели за окном деревья, тем более тревожные мысли приходили в голову.

Как же существовать? Как может существовать художник, гонорар которого за долгие годы составил всего несколько сот рублей?

Мусоргский как-то признался Дарье Михайловне, что это сильно его беспокоит.

– Я, дорогой, сама об этом тревожусь, – ответила она с участием. – Мы с Гридниным говорили: «Ну как же наш Моденька будет? Неужто ему совсем и во всем себя ограничить? И так уж живет – только дышит!» Нашла я, кажется, выход, только не знаю, как вы посмотрите: может, решите еще, что я корысть свою соблюдаю…

Он наклонился к ее руке:

– Вы несравненная, Дарья Михайловна! Только истинно талантливая артистка может быть такой доброй.

Леонова и в самом деле была добра, но доброта ее сочеталась с инстинктивной потребностью не упускать из вида собственные интересы.

– Вот вы меня хвалите, Модест Петрович. Правда, из кубка славы довелось отхлебнуть несколько глотков. Вы ведь помните, как меня на руках носили, когда я в опере пела? Но старость все-таки приближается, и никуда от нее не денешься, – продолжала Дарья Михайловна, грустно улыбнувшись сквозь белила и румяна, положенные на лицо. – Хочется после себя хоть память оставить в нашем вокальном искусстве, хоть след какой-нибудь. Есть у меня ученицы, да ведь это не школа. Вы, голубчик, должны это понимать.

Мусоргский кивнул.

– Вот, школу задумала организовать, – закончила Леонова решительнее.

Мусоргский понял уже, куда Дарья Михайловна клонит. Он смущенно опустил глаза, испытывая неловкость. Сколько раз твердили ему друзья, что нельзя ронять себя, занимаясь аккомпанементом. Так ведь он до сих пор аккомпанировал ей, несравненной певице, а тут речь пойдет о неопытных, начинающих. И на это согласиться тоже? О, горькая, горькая жизнь!

– Что ж вы такой грустный стали, Моденька? – заметила Леонова. – Ах, вы что-нибудь не так подумали! Вы совсем меня не поняли! Я о чем мечтала? – сказала она, беря его за руку. – О том, чтобы мы с вами были директорами, чтобы появилась первая русская настоящая школа пения. Вы и я – какое бы сочетание было! Изумительный художник слова и звука – и я, старый практик, знающий тайны вокала как никто.

В предложении ее было что-то заманчивое. Во всяком случае, оно не казалось унизительным: Дарья Михайловна не нанимала его в таперы.

– Спасибо, милая, – сказал Мусоргский. – С вами не страшно идти на риск.

– Какой же тут риск, помилуйте! Тут, наоборот, все надежно: наше с вами имя привлечет много желающих. Дело поставим на широкую ногу. Гриднин будет у нас распорядителем, а на вас будет одна художественная часть. Уж, во всяком случае, лучше, Модест Петрович, чем в контроле работать.

– Да, лучше, – согласился он и при этом вздохнул.

Так была сведена на нет благородная затея друзей обеспечить Мусоргского.

Мусоргский снова был занят. Согнув спину, наклонив голову, он сидел за роялем и вслед за певицами выводил упражнения. Пели вокализы, и он аккомпанировал; пели гаммы, и Мусоргский послушно следовал за ними, время от времени внося в простое последование звуков свою гармонизацию. Когда пели дуэтом или втроем, он придумывал не только простые, обычные упражнения, но и гармонизовал песни на два или три голоса.

– Ах, какой музыкант! Чувствуете? – говорила Дарья Михайловна, обращаясь к ученикам. – Нигде во всей России нет больше такого художника, как у нас в школе.