Эренжен Хара-Даван - Чингисхан. Великий завоеватель

Чингисхан тогда же на Курултае раздал награды и назначил на должности своих сподвижников, потрудившихся с ним в созидании царства: пожаловал 95 военачальникам ханские ярлыки на звание темников, не дал лишь ярлык своему ближайшему сподвижнику Богурчи-нойону, сказав: «Степень его ниже ханов, но выше темников и харачудов, зачем ему ярлык?» [94]

Кроме веры в свою божественную миссию на земле, Чингисхан верит и в великую будущность своего родного монгольского народа, который своими редкими качествами способствовал вознесению его, хана, на такую недосягаемую высоту. Он считает своим долгом всенародно засвидетельствовать о заслугах этого племени перед императором и государством. Монгольский историк Санан-Сецен приписывает ему следующие слова, сказанные на том же Курултае 1206 года:

«Этот народ биде (монголы), который, несмотря на все страдания и опасности, которым я подвергался, с храбростью, упорством и приверженностью примкнул ко мне, который, с равнодушием перенося радость и горе, умножал мои силы, – я хочу, чтобы этот, подобный благородному горному хрусталю народ биде, который во всякой опасности оказывал мне глубочайшую верность, вплоть до достижения цели моих стремлений, – носил имя „кеке-монгол" и был самым первым из всех, живущих на земле!»

– С этих пор, – прибавляет Санан-Сецен, – народ этот (численность которого при Чингисхане достигала 400 000 душ) получил название кеке-монгол». [95]

Провозглашение Темучина Чингисханом на Курултае 1206 г. (из манускрипта Рашид-ад-дина)

Санан-Сецен, один из первых монгольских историков, торжественно повествует: «Чингисхан принялся учреждать порядок и законы для своего огромного народа, на твердые столбы ставил царство и державу, милостиво давал „рукам работать свое, а ногам свое", росло счастье и благополучие его народа и достигло такой степени, что никогда не пользовались таким счастьем и благополучием подданные кагана».

«Над всеми поколениями, живущими в войлочных кибитках, – говорит по этому же поводу «Сокровенное сказание», – Чингисхан отселе провозгласил единое имя монголов; это имя было такое блестящее, что все с пробуждающимся национальным чувством стали гордиться им. Все предводители родов и племен становятся вассалами монгольского хана и приобретают имя монголов». [96]Другими словами, имя это распространено на все родственные собственно монголам племена, объединенные под скипетром Чингисхана.

Что в своем родном монгольском племени его знаменитый отпрыск видел какую-то особую, необыкновенную породу людей, видно и из следующего, принадлежащего ему изречения, вошедшего под № 25 в общий свод его изречений, т. н. «Билик»: «Всякий мальчик, родящийся в Бургуджи-Тукуме, на Ононе и Керулэне, будет умен, мужествен и богатырь, без руководства, наставления и опыта будет знающ и сметлив, всякая девушка, родящаяся там, будет и без причесывания и украшений прекрасна и красавица». [97]

Это, конечно, только лирика, лишенная практического значения. Гораздо существеннее привилегия, которая даруется монгольскому племени одной из статей Чингисова «Джасака»: «Никто из подданных империи не имеет права иметь монгола слугой или рабом». [98]

В великих исторических личностях, подобных Чингисхану, мы видим избранников Провидения, призванных на землю совершить то, что лежит в потребностях данной эпохи, в верованиях и желаниях данного времени, данного народа. Народ есть нечто собирательное, его собирательная мысль и воля должны для обнаружения себя претвориться в мысль и волю одного одаренного особым чутким нравственным слухом, особенно зорким умственным взглядом лица. Такие лица облекают в живое слово то, что до сих пор таилось в народной душе, и обращают в видимый «подвиг неясные стремления и желания своих соотечественников или современников. Не всегда ясно нам место, принадлежащее великому мужу в цепи явлений, и задача его деятельности. Проходят века, а он остается кровавой и скорбной загадкой, и мы не знаем, зачем приходил он, зачем возмутил народы. Толки, им вызванные, до такой степени противоположны между собой, что нельзя даже с точностью определить влияния, им обнаруженного. Но разве то, что непонятно нам сегодня, должно остаться непонятным и завтрашнему дню?

Разве каждое новое событие не проливает света на события, по-видимому давно уже совершившиеся и замкнутые? Смысл отдельных явлений иногда раскрывается только по прошествии веков и тысячелетий. Наука в таких случаях не в состоянии определить самой жизни и должна ждать новых фактов, без которых был бы не полон крут известного развития.