Глеб Голубев - Всколыхнувший мир

На охоте, он отмечал каждую подстреленную птицу, завязывая узелок на веревочке, продетой сквозь петлю на куртке, а вернувшись домой, непременно записывал итог в дневнике. Но однажды друзья на охоте коварно разыграли его. Каждый раз, как он метким выстрелом сбивал птицу, кто-нибудь из его спутников, нарочно державшийся рядом, делал вид, будто заряжает ружье после удачного выстрела, и восклицал:

- Эту птицу не засчитывайте! Я стрелял в нее тоже.

Дарвин не мог представить себе, что его обманывают (тем более что слова охотников подтверждал лесник, которого они подговорили), никак не мог понять, почему в этот злосчастный день ему вдруг начисто изменило охотничье счастье, он делает промах за промахом и не может подстрелить ни одной птицы...

Он еще не отдает себе отчета в том, что любит охоту и рыбную ловлю главным образом за то, что они дают ему возможность общаться с природой. Но ему уже удается проявить себя настоящим исследователем.

В лужах, оставшихся после отлива, Чарлз любил собирать всякую морскую живность и пытался изучать ее, к сожалению, опять без всякой системы. И все же ему удалось сделать первое научное открытие в своей жизни! Он установил, что микроскопические яички крошечных морских животных - мшанок способны самостоятельно передвигаться с помощью ресничек, так что их правильнее было бы называть личинками. А кроме того, он наконец выяснил, что черные маленькие шарики, которые все принимали за водоросли Fucus lorius (loreus), на са­мом деле были коконами, откладываемыми пиявкой Pontobdella miricata. В начале 1826 года Дарвин сделал об этом открытии свой первый научный доклад в местном Плиниевском обществе.

Посещал он с интересом и заседания других научных обществ, а также стал брать уроки набивки чучел птиц у одного старого негра - большого мастера этого тонкого искусства. («Часто я засиживался у него подолгу, так как это был очень приятный и умный человек».)

Однако к медицине это никакого отношения не имело. И Чарлзу только оставалось утешаться не очень благородными мыслями, в которых он тогда, конечно, никому не решился бы признаться: что, хотя врача из него явно не получится, он все же сможет жить как захочет, на состояние, которое оставит ему отец. («Этой уверенности оказалось вполне достаточно для того, чтобы погасить во мне сколько-нибудь серьезное усердие к изучению медицины...»)

А доктор Дарвин совершил новую, еще более поразительную ошибку. Окончательно убедившись, что врача из сына не получится, он решил сделать его... священником!

Это человека, которого друзья потом назовут «творцом антибиблии», а враги станут проклинать за безбожие!!

Послушный сын, не желавший огорчать отца, опять возражать не стал. Чарлз только попросил дать ему некоторое время подумать. Как истинный ученый, тщательно проштудировал несколько объемистых богословских трудов и... согласился. («Несколько лет назад я получил письмо от секретарей одного германского психологического общества, в котором они убедительно просили меня прислать им мою фотографию, а спустя некоторое время я получил протокол заседания, на котором, по-видимому, предметом публичного обсуждения была форма моей головы, и один из выступавших заявил, что шишка благоговения развита у меня настолько сильно, что ее хватило бы на добрый десяток священников...»)

В октябре 1827 года Чарлз Дарвин стал младшим пенсионером богословского факультета в Кембридже. Он опять старался. Уныло зубрил наизусть «Основания христианства» Пейли. Он скучал на лекциях и мучился на экзаменах. («Я выдержал, выдержал, выдержал! Я мог бы исписать всю страницу этим великолепным словом!»)

В Кембридже было еще тоскливей, чем в Эдинбурге. Не преподавали ни химии, ни анатомии - теперь он скучал без них. Порядки тут царили строгие. «Университетские правила» торжественно грозили на звучной латыни: «Воспрещается студентам вводить в университет какую-нибудь новую или необыкновенную моду в одежде... Воспрещается водить знакомство с городскими и принимать участие в банкетах... Самострелы и другие орудия стрельбы находятся под строгим запрещением...»

Каково приходилось Дарвину! Словно нарочно запрещалось все, что ему нравилось. Чарлз утешался тем, что летние каникулы посвящал экскурсиям по окрестностям города и собиранию коллекций, а осенью, махнув рукой на строгие запреты, спешил на охоту. («В те времена я счел бы себя сумасшедшим, если бы пропустил первые дни охоты ради геологии или какой-нибудь другой науки...»)