Михаэль Брюннер - На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте

После регистрации во французской комендатуре, а потом в немецкой служебной инстанции во Фрайбурге мое солдатское существование завершилось.

После войны каждый солдат, вернувшийся домой здоровым, чувствовал, что ему снова подарили жизнь. Дарили ее тысячу раз. Позади остались страдания, разрушения и несправедливость, которые мы несли миру, из-за чего действительно духовно погибла часть молодого поколения и стыдилась того, что была немецкими солдатами.

8 мая 1945 года стал днем полного поражения и жалкого состояния побежденных. Бесчисленные беженцы и изгнанные потеряли свою родину, и как раз многие из моих товарищей по 24-й танковой дивизии больше так и не смогли вернуться в свою родную Восточную Пруссию. Но с 8 мая 1945 года мы освободились от тяжести войны и от многочисленных принуждений Вермахта. Теперь можно было наконец снова взять свою судьбу в руки и самому решать, что делать. Оглядываясь на пережитое во время войны, осталось очень сильное желание, чтобы ни мы, ни последующие поколения никогда больше не переживали такого ужасного времени.

Петер Бам писал о конце войны: «Вспомните сегодня, спустя почти человеческую жизнь, о перемирии 1945 года, о том первом, что можно было увидеть, как мы, побежденные, счастливо взглянули на небо, с которого больше не падали бомбы. Мы живы. Тиран мертв».

После войны с приходом «нулевого часа» произошел явно ощутимый поворот в жизни людей в Германии. Особенно трудно пришлось отпущенным из плена профессиональным солдатам. Бывшие офицеры снова сидели на школьной скамье, а бывший главный фельдфебель, имевший столько власти, потерял свою ферму в Восточной Пруссии и вынужден был зарабатывать себе на хлеб тяжелым трудом на стройке. Не каждый смог так резко, без привилегий, которые несли с собой должностные отличия и награды на форме, перейти к простой и совершенно обычной жизни. Однако все получили драгоценный шанс свободы, как писал Рихард фон Вайцзекер. Язык военных был забыт.

Как это проходило у меня? Вернуться к той жизни, которую я вел в школьное время, чего я действительно ждал в течение всей войны, мне тоже не удалось. Не могло уже быть так, как до поступления на службу в Вермахт и участия в войне, когда все мои мысли и действия были подчинены тому, как выдержать, выстоять и выжить. Война была позади, это было уже прошлое время, о котором не говорили и старались как можно скорее вытеснить из памяти. Теперь взгляд был устремлен в будущее. Все было по-другому. Приходилось жить под французской оккупационной властью во французской зоне. И снова, по крайней мере в первое время, господствовал страх, теперь — перед победителями. Что теперь они с нами сделают, прежде всего с нами — бывшими солдатами разгромленной армии? Актуальным стал вопрос, как все пойдет дальше. Теперь предстояло жить с оккупантами и освободиться от шока побежденного. Сначала я должен был временно трудоустроиться, а потом я смог при любопытных обстоятельствах наконец-то возобновить учебу.

Школу я покинул с желанием стать зубным врачом. Когда я еще служил в Загане, 26 февраля 1943 года я направил заявление о принятии меня на факультет стоматологической медицины во Фрайбургском университете. Тогда из-за болезни желудка меня освидетельствовали как «годного к гарнизонной службе на территории Рейха». По глупости я тогда выбрал не ту специальность. Для изучения медицины я мог бы получить тогда разрешение, но не стоматологии. Об этом мне удалось узнать только позже. И теперь, в 1945 году, снова не было обучения стоматологов, поскольку мой родной город лежал в руинах. Институтский квартал со стоматологической клиникой был превращен в гору щебня, поэтому о начале учебы нельзя было и думать. Такой была ситуация, когда я 25 мая 1945 года снова увидел свою мать и сестру.

Когда я пришел к дому моей матери, я, как обычно, зашел с черного хода, через кухонную дверь, чтобы сразу же обнять мать, которую чаще всего можно было там застать. Я зашел на кухню и замер от удивления. Там сидели чужие люди, которых я, заикаясь, спросил о матери.

— Ваша мать живет на втором этаже.

Моя мать и сестра переехали туда, потому что в последние месяцы войны и уже после тяжелой бомбардировки ощущался большой недостаток жилья, и в наш дом переселились две семьи. После первых сердечных и крепких объятий с матерью и сестрой мне наконец стало совершенно ясно: войне конец, ты снова дома. Вот и пришел момент, о котором я мечтал в течение стольких лет солдатской жизни: чтобы наступил мир и я был дома.