Владимир Канивец - Кармалюк

Мария робко проводит рукой по густым русым волосам, и Устим, как от удара, резко вскидывает голову, просовывает руку под подушку.

— Устыме, це я, — удерживая его руку, шепчет Мария.

— А що таке? — окинув взглядом оледеневшие окна, спрашивает Устим. — Хтось стукав?

— Ни…

— А ты чого не спыш?

Мария молчит. Устим знает, что ее мучит, и не спрашивает. Он сам в эти дни тысячи раз передумывал свою жизнь, но неизменно выходило одно: без оружия он шагу не может ступить, часу прожить. И так будет уже до конца дней его.

— Устыме, як же дали? — собравшись с духом, первой нарушает молчание Мария.

— А ты як думает? — вопросом на вопрос отвечает Устим, поняв, что Мария, заводя этот разговор, решилась о чем-то просить его. — Ну що ж мовчиш?

— Страшно. Сердце замырае, як подумаю…

— Яки кары меня ждуть? — подсказывает Устим, видя, что у Марии нет сил выговорить эти страшные слова. — Так? И що, по-твоему, я повынен робыты? Падаты в ноги пани Розалии?

— А може, вона и… простыть, — с трудом, еле слышно выдавливает Мария.

Долго молчал Устим, закрыв глаза и сурово нахмурив брови. Крупное, резко очерченное лицо его словно окаменело, ни один мускул не дрогнет. Мария знает: это верный признак того, что он с трудом сдерживает закипевший на сердце гнев. Она уже не рада, что завела этот разговор.

— Просыты? — говорит Устим, точно думает вслух, и вдруг, приподнявшись на локте, гневно спрашивает: — А за що мени просыты? За те, що вона видняла у меня и тебе и сына? За те, що зробыла мене вичным бродягою?

Вечный бродяга! Вот он и оказал то, о чем Мария боялась подумать. Всю жизнь, значит, за ним будут охотиться, всю жизнь он будет спать с пистолетом под головой.

— Мени нема спокою, — продолжал после долгого молчания Устим. — Ну и паны не будут спаты.

Устим еще что-то говорил, но слова его не доходили до сознания Марии. В ее голове, путая все мысли, крутились только два страшных, как сама смерть, слова: вечный бродяга.

Долго молчали. Ворочался и что-то бормотал во сне Иванко. Заунывно выла в трубе вьюга. Мария думала, что Устим уже уснул, как вдруг он настороженно приподнялся, выхватил из-под подушки пистолет. В ту же минуту стукнул кто-то три раза в окно и, выждав немного, стукнул еще два раза. Устим торопливо оделся и, сунув пистолет за пояс, пошел открывать. Он долго с кем-то говорил в сенях — Мария, как ни прислушивалась, не могла разобрать ни слова, — а вернувшись, коротко бросил:

— Збырай в дорогу!

И уехал, не разрешив даже до ворот проводить. Мария стояла среди хаты, точно окаменелая. Топот удаляющихся копыт вывел ее из оцепенения. Она — в одной рубашке, босая — кинулась к воротам, утопая по колени в снегу, задыхаясь от пурги. Никого. И следы уже наполовину заметены. Она не помнила, как вернулась в хату, что делала, что думала. А стоило ей закрыть глаза, как она видела: по бесконечной степи в облаках колючего снега мчится, точно привидение, Устим.

Утихли зимние вьюги, прошумели вешние воды, а исправник продолжал получать рапорты из экономии, что «оного Кармалюка поймать никак невозможно». И тут же, обгоняя свои рапорты, мчались к нему паны и управляющие: на одного Кармалюк в лесу напал, на другого в корчме, на третьего в собственном доме. Нередко случалось так, что Кармалюк в один и тот же день появлялся в двух, а то и в трех концах уезда. Исправник не знал, что делать, кому верить, ибо все утверждали: разгромил их Кармалюк. Одни кляли пани Розалию, что отдала его в солдаты, обойдя законы, другие — растяп офицеров, которые упустили его из полка. Но больше всего доставалось исправнику: пишет, мол, реляции, а сам боится среди бела дня за город выехать.

Несколько раз исправнику докладывали, что Кармалюк пойман. Он слал гонца с приказанием «заклепать оного в ножные и ручные кандалы и без промедления доставить». Но когда пойманного приводили, то выявлялось, что это не Кармалюк. А то случалось и так, что слух оказывался ложным. Тогда исправник все силы направлял на то, чтобы докопаться, кто пустил «оную зловредную утку». Канцелярию несколько дней лихорадило, и чиновники, услышав в другой раз, что пойман Кармалюк, не торопились докладывать ему.

С 8 на 9 апреля исправник был в гостях у советника Кельхнера. У него гудела с похмелья голова, и зевоту невозможно было сдержать. А дела подобрались неотложные. На полковника Сераковского опять жалуются крестьяне, и губернатор требует ответа о принятых мерах; проезжего шляхтича ограбили разбойники в корчме. Забрали-то у него гроши, а шуму он наделал на миллион. А тут еще слух дошел: паны собираются писать на него жалобу губернатору, что он, мол, не принимает всех мер для поимки Кармалюка, от которого житья не стало. Ну, ничего: он узнает, кто зачинщик этой кляузы, и так насолит ему…