Анатолий Толмачев - Калинин

О собственном вкладе во все эти достижения он не сказал. И если бы кто-либо напомнил ему об этом, он бы не на шутку рассердился. Свою задачу он видел в том, чтобы честно выполнять порученную партией работу. Между тем выдающуюся роль в сплочении советских национальностей сыграл именно он. Не было республики, где бы он не побывал, где бы не показал прямо того, как нужно решать деловые вопросы, где бы не оставил яркий след своего большого человеческого обаяния.

Вот почему, когда в 1935 году отмечалось пятнадцатилетие со дня образования ряда национальных республик, партия и правительство именно его направляют на торжества.

В июне Калинин едет в Минск на юбилейную сессию, посвященную пятнадцатилетию освобождения Белоруссии от белополяков. В октябре его горячо приветствуют жители Казахстана.

В ноябре 1935 года Михаилу Ивановичу исполнилось шестьдесят лет. ЦИК СССР принял постановление наградить его в связи с этим орденом Ленина. «Ваша деятельность революционера, рабочего-большевика, — говорилось в приветствии ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР. — Ваша преданность партии… Ваша простота, сердечность, доступность, постоянная живая связь с широкими массами рабочих и крестьян, Ваш практический ум и огромный жизненный опыт, Ваша работа на посту Председателя ЦИК СССР — завоевали Вам любовь и уважение широчайших народных масс всех национальностей Советского Союза».

Человек исключительной скромности, он сомневался, не слишком ли высоко партия и правительство оценили его, наградив орденом Ленина.

— У нас орденами награждают тех людей, — говорил он, — которые выделяются исключительными делами. Мои дела не являются исключительными, они являются рядовой работой, работой рядового коммуниста.

…Через десять дней Михаил Иванович был уже в Ереване, а новый, 1936 год встречал в Баку.

1936 — 1937 годы — годы весьма и весьма напряженного труда в жизни Калинина. А здоровье продолжало сдавать. Начал слепнуть и левый глаз.

Но пока еще очки выручали, и никто не замечал, как трудно ему читать, особенно мелкий шрифт. Нелегко было и писать. Но он никогда не доверял сочинение даже черновых набросков речей, статей и докладов секретарям и помощникам. Сам, своей рукой писал все от первой до последней строчки крупным, разборчивым почерком. Разборчивый почерк выработался у него лишь в последнее время, когда глаза стали плохо видеть.

В приемной и кабинете Калинина все время ключом бьет жизнь, все время его окружают интересные, хорошие люди. В те дни, когда он не выезжает на места, он принимает ходоков, вручает ордена или беседует с делегациями трудящихся. В 1935 году он принял делегации колхозников Якутии, представителей женщин — председателей сельских Советов и районных исполкомов Западной области, делегацию трудящихся Дагестана, в составе которой был народный поэт Сулейман Стальский, трудящихся Карелии, Днепропетровской области, Саратовского края. В этом же году он приветствует колхозников, конников Туркменской ССР, совершивших конный пробег Ашхабад — Москва, участвует в приеме колхозниц — ударниц свекловичных полей, беседует с иностранными рабочими, присутствовавшими на праздновании восемнадцатилетия Октября.

Все это встречи официально зарегистрированные. А сколько было встреч, приемов, бесед помимо того!..

Калинин не мог жить взаперти, вдали от людей; ему претила такая жизнь. Он, привыкший быть всегда с людьми, не мог ограничиться тишиной кремлевских площадей и созерцанием древних соборов. Нередко, придя домой после работы, он говорил детям:

— Давайте погуляем.

И они — Михаил Иванович, Валерьян, Лида, Юля, Шура (приемный сын Калининых) — шли гулять по улице Горького. Шли, смешиваясь с толпой, огорчаясь, когда их узнавали.

Одна из дочерей, Юлия Михайловна, рассказывала потом, что Калинину очень хотелось и жить в обычном доме, среди обычных, простых людей.

В отличие от Сталина Калинин не мог долго сидеть на одном месте. Его тянуло к народу. Без него он чувствовал себя просто плохо. Поговорить с людьми, посоветоваться, подслушать пульс живой жизни — все это было для него так же необходимо, как сон и еда. И он продолжал свои поездки по стране, встречи с рабочими и колхозниками. И трудно сказать, кто испытывал от этого больше удовлетворения — люди или он, поговоривший с хорошими людьми.

Михаил Иванович часто беседовал с писателями. Ф. Гладков вспоминает, как он и другие члены редколлегии журнала «Новый мир» посетили Калинина. Михаил Иванович горячо и взволнованно говорил о журнале, критиковал неудачные вещи, давал советы, «Ярко запомнилась моя первая личная встреча с ним в начале тридцатых годов, — пишет Ф. Гладков. — Стоял морозный зимний день. В небольшом кабинете на Моховой было уютно, тепло и по-домашнему просто. В камине буйно горели дрова. Иногда Михаил Иванович ворошил кочережкой догорающие головни и подкладывал новые поленья. Очевидно, ему очень нравилось здесь чувствовать себя как дома — в раздумье похаживать по кабинету и подкладывать в. — камин дрова. Думаю, что всякий, кто посещал его в этой комнате, чувствовал себя хорошо, непринужденно, как у гостеприимного друга. В сером пиджаке, в теплом вязаном жилете, он говорил словоохотливо, с умненькой улыбочкой, с лукавинкой в молодых глазах и посматривал на собеседника из-под бровей, поверх очков. Казалось, он проверяет того, с кем говорит, и уже заранее знает, что тот думает и что скажет. Чувствовалось, что человек силен житейской мудростью и большим опытом революционной борьбы, когда человек уже ничему не удивляется, когда он обладает богатым даром прозрения и знания человеческой души. Эта домашняя простота, непринужденность, искренность и постоянная сутулость — не стариковская, а такая, какая бывает у думающих и озабоченных людей, — сразу же успокаивали и располагали к откровенности.