Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Все происходящее заставило Мадемуазель задуматься о будущем, и, завершая этот странный вечер, она уселась на трон, установленный на подмостках. Здесь во всем своем откровенном блеске амазонки богатая невеста начала прикидывать открывающиеся ей возможности. Откинувшись на спинку трона, она подумала, что «предназначена для этого места не только на балу, но и в жизни», и с торжеством посмотрела на Людовика и Карла, устроившихся внизу, на ступенях. Один — принц без гроша в кармане, другой — король-дитя… Однако за границей был еще Фердинанд III, только что потерявший жену, и Мадемуазель остановилась на этой кандидатуре. Император — исключительно набожный человек, но она была готова к длительному сватовству, а пока стала изучать писания св. Терезы и даже подумывала о том, чтобы принять обет кармелитов. За волосами Мадемуазель теперь следить перестала и, более того, отказалась от соблазнительной мушки. «Я решила выйти за императора, — вспоминает она. — Эта мысль настолько меня захватила, что принц Уэльский стал просто объектом сочувствия».

Между тем мать «объекта сочувствия» сильно забеспокоилась и, явившись во дворец, набросилась на юную даму с упреками, зачем, мол, она строит планы насчет Фердинанда, жертвуя ее сыном. Вообще беды наваливались на Генриетту Марию одна за другой. Мало того, что Карл явно проигрывал брачную кампанию, так еще стало известно, что пуритане вломились в ее королевскую часовню в Уайтхолле, алтарь работы Рубенса вышвырнули в Темзу, а облатки и дарохранительницы, где они содержались, уничтожили. Правда, священники немного успокоили королеву, заверив ее, что с дарохранительницами на самом деле ничего не случилось — крышки со стуком откинулись, и ящички улетели в небеса. Палата общин тем временем решила, что «принц Карл должен покаяться в том, что оставил страну и погряз вместе с матерью в мерзости папизма». Впрочем, богатая жена была куда важнее, и Генриетта Мария твердо решила довести дело до конца. Для начала надо было заставить Мадемуазель раскрыть свои намерения насчет императора Священной Римской империи.

Мадемуазель все отрицала, но на самом деле и впрямь нацелилась на императора. На следующий день о ее возможном браке заговорил собственный отец. Император, считал он, не составит счастья дочери, быть может, все же лучше остановиться на английском варианте, дождавшись, разумеется, когда на острове установится порядок. Понимая, что настал решающий момент, Мадемуазель собралась с Духом. «Предпочитаю императора, — заявила она. — Прошу вас согласиться с этим браком. Возраст меня не интересует, манеры тоже. Для меня важно положение, а не личность». Однако на-сей раз вышло по-другому. Император женился на одной из своих австрийских кузин, и это означало, что комедия с участием Мадемуазель и принца Карла еще не подошла к концу.

Но неожиданно у Карла в Париже появились другие увлечения. Пока придворные его матери занимались междоусобными сварами (в какой-то момент принцу пришлось запретить дуэль между двумя антиподами — принцем Рупертом и лордом Дигби), в городе, возвращаясь домой из большого турне, остановились братья Виллье. Восемнадцатилетний герцог Бэкингем превратился в молодого человека, сколь утонченного в манерах, столь и циничного. Карл охотно раскрыл объятия товарищу своих детских игр. За спиной у всех троих было уже немало приключений. Подростками братья Виллье бежали из Кембриджа, вместе с принцем Рупертом приняли активное участие в осаде Личфилда в Стаффордшире, а затем вволю попользовались щедрым гостеприимством первых семей Италии, переезжая из Венеции во Флоренцию, а оттуда в Рим. Вельможи из их свиты не на шутку опасались влияния, которое могли оказать на принца Карла оба брата, особенно герцог Бэкингем с его склонностью высмеивать все на свете — религию, политику, помпезность, которую он находил в письмах короля к сыну, и так далее. И действительно, Карл не отходил от него ни на шаг.

Вдвоем они бродили по Парижу, приобщаясь к жизни юных аристократов, подхватывая арготизмы, бывшие тогда в моде у знати, следя за стремительно меняющейся модой на те или другие капюшоны, шляпы, камзолы и особенно бесчисленные цвета чулок с причудливыми наименованиями вроде «умирающей обезьяны», «веселой вдовы» и очаровательного «смертного греха». К услугам тех, кто не мог себе позволить идти в ногу с этими переменами, имелся прокат, но так или иначе, для аристократов весь этот пышный театр был способом объявить городу и миру, что он-то — подлинный honnete homme, достойная то есть личность. Французский стиль жизни производил на юного принца огромное впечатление, и сам образ honnete homme будет преследовать его всю жизнь. С достоинством и честью это понятие имело мало общего, скорее уж оно ассоциировалось с разгульным поведением и практической хваткой. Высоко ценились стремление понравиться другим, а также острое словцо, элегантность и манера поведения, которые мадам де Мотвиль проницательно охарактеризовала как «показную любезность в обществе, где царят ненависть и зависть». Это был кодекс выживания, и Карл начал быстро его осваивать.