Николай Либан - Последние записи

я подошел к Ульриху (у меня с ним были очень хорошие отношения, он ко мне очень хорошо относился в отличие от Переверзева), я ему говорю: «Ульрих Рихардович, но как же так, вы же материалист!» Он посмотрел на меня и говорит: «Эх, Либан! Если бы все измерялось только одним словом! В науке слово не всегда обозначает то, что оно обозначает». Это мне запомнилось на всю жизнь — что Iслово не всегда обозначает то, что оно обозначает». Я ему стал что-то говорить про Марра. Он послушал, послушал, улыбнулся и сказал: «Ну хорошо, об этом в следующий раз». На этом наш разговор и кончился. Следующего раза не было.

<.. > Дела мои шли довольно успешно: я учился в аспирантуре ИФЛИ, сдал уже все экзамены, кроме французского языка. Моим научным руководителем не мог быть Переверзев, он в это время уже был в ссылке. Моим научным руководителем стал Д.Д. Благой. Я выразил Благому свой восторг по поводу того, что он мой научный руководитель. Это было время, когда я начал льстить людям. Беспардонно льстить. Благой принял это очень спокойно, рассудительно, красиво, сказав, что ему приятно слышать такой нелицеприятный отзыв от ученика. Но здесь надо сказать, что семинарские занятия, которые проводил Благой с аспирантами, были на редкость скучными, беспроблемными. Я там никак не мог себя проявить. А другие проявляли. Но проявляли главным образом путем рассуждений, разговоров. Методологии никакой не было. Вот отсутствие методологии, т. е. отсутствие системных взглядов, их очень здорово подкосило впоследствии.

Прошел пушкинский юбилей — с необыкновенной торжественностью. Потом много раз я спрашивал у людей, весьма авторитетных: «Как же так? Такой торжественный юбилей — в то время как война на носу». Мне отвечали: «Вот потому и нужно было торжество, чтобы заглушить страх перед войной». А то, что война на носу, это знали очень многие. Уже все готовились к эвакуации.

Все, кто заинтересован был в системе политического управления страной.

Войну встретили по-разному. Сотрудники ИФЛИ все еще демонстрировали свою военную мощь, хотя уже никакой военной мощи не было. Шли митинги. На нашей территории, конечно. Шли митинги в поддержку Советского Союза, в поддержку свободы, демократии в прочее. А с той стороны, со стороны Германии, шли не митинги, а самая серьезная военная подготовка. То есть готовился удар, мощный удар. И самое неприятное, конечно, что об этом знали у нас. И мы не были готовы к принятию этого удара. Молотов объявил о том, что Россия вступила в стадию войны и «война должна продолжиться годик-другой, мы не рассчитываем на долгую затяжную военную игру, мы знаем, что мы довольно мощная страна и что Германия не может нанести нам сокрушительного удара».

Положение делалось очень серьезным. Немцы стояли у ворот Кремля, образно говоря. Поэтому было приказано провести 7 ноября парад на Красной площади, затянуть небо, то есть сделать его непроницаемым для противника, и вывести все наши войска в торжественной форме. Не делая никаких заявлений. Когда это было сделано, на какое-то время наступило затишье, то есть страшное чувство — что же будет дальше? А дальше было все: массовый бросок немецких войск в сторону России. И пригороды Москвы все были оккупированы немцами. Немедленно были подтянуты сибирские войска в Москву, которые создали своеобразное укрытие, способное не допустить немцев до Москвы. А в это время в Москве шло торжественное заседание в метро на станции «Площадь Маяковского». Как будто ничего не происходило, все спокойно. Там шли доклады о положении дел в стране, о наступлении Германии, о нашем решительном отпоре немцам.

А на фронтах шла страшная мясорубка. Не успевали вводить новые и новые части. Но сибирские части, которые прибыли в Москву, сделали свое дело: немец был отброшен. И все эти временно занятые города, такие как Калуга, Клин, Дмитров… все это было освобождено от германцев. То есть попросту немцы сами ушли оттуда, потому что им создали такие условия, что они не смогли воевать. Но война не только не кончилась, а наоборот — она вступала в самый ожесточенный период. Здесь и проявились таланты военачальников. Здесь и выявилось, кто действительно герой, а кто только названный. Борьба, страшная, отчаянная. Она прежде всего отразилась на экономике. Был введен паек, карточная система. Три категории: «А», «Б», «В». «А» — это можно жить, «Б» — можно пробовать жить и «В» — это просто голод, краюшка хлеба. Это так, конечно, гипербола, но это очень небольшое количество хлеба.