Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

Через минуту раны были наскоро перевязаны [259] клочками моего же окровавленного белья, я перенесен за мост и положен в ожидании носилок за то дерево, около которого стоял генерал Веревкин, когда мы бросились за третьим орудием. Несколько правее меня на берегу канала стояла батарея наших орудий и, под руководством самого начальника артиллерии, посылала в город снаряд за снарядом. Других войск я не видел. Генерала уже не было, он отъехал назад, будучи ранен на том самом месте, где я лежал теперь под защитой дерева; шальная хивинская пуля попала старику прямо в лоб, но к счастью, не пробив черепа, засела под кожей и была вскоре вырезана. У этого же дерева был ранен саперный подпоручик Саранчов, брат начальника штаба.

Не пролежал я и минуты под этим несчастливым деревом, как пули завизжали снова. Откуда-то взялся в это время и подбежал ко мне Имеретин, человек подполковника Гродекова.

— Ах, ваши благороди!.. бедни ваши благородию… начал он, разводя руками от удивления или соболезнования.

— Отойди отсюда, прервал я, — тебя могут…

— Аи! крикнул Имеретин на половине моей фразы, быстро поднося ко рту простреленный палец левой руки.

— Ты ра…

— Ай! вторично и как-то глухо прервал он мою фразу, хватаясь обеими руками за правый бок. [260]

Побледнев в одно мгновение как полотно, Имереетин свернулся на бок и повалился как сноп… Вторая пуля угодила несчастному под самые ребра.

Вслед за этим ко мне подошел полковник Константинович и, узнав, что я валяюсь в ожидании носилок, которых, кстати, и не имелось при Кавказском отряде, — был так любезен, что отправился распорядиться этим лично. Через несколько минут ко мне явился молодой офицер одного из Оренбургских баталионов и с ним восемь человек солдат с носилками. Подняли и понесли меня… но куда? Где перевязочный пункт, где даже отряды? Никто из нас не знал и не у кого было спросить…

Пока солдаты, чередуясь между собой и отыскивая пристанище, наугад несли меня назад через разные поля и сады, натыкаясь на каждом шагу на арыки и стенки, мысли мои перелетели одним взмахом через степи и море, к родному уголку за снежными вершинами далекого края. Предо мной в живых картинах пронеслись и беззаботное детство, и лучшие годы юности; вокруг меня теснились живые образы близких сердцу людей; надо мной как-то особенно приветливо встала светлая лазурь родного неба; мне послышались и вечернее журчание знакомого ручья, и шум отдаленного водопада; я замирал, прислушиваясь к ним, всматриваясь в дорогие лица. Но вот все это точно задергивается туманною пеленой, мраком, начинает ускользать от меня как [261] призрак, как дорогое видение… и мне стало невыразимо грустно!..

С нынешним днем, думал я, должны были окончиться, хотя на время, все невзгоды и лишения тяжелого похода. Казалось, нас уже ждет своеобразная, заманчивая Хива, к которой два месяца подряд и днем, и ночью стремились наши мысли. Неужели меня здесь ждали только пули и нынешний день будет только началом неизведанных еще и, быть может, бесконечных мук!.. Да еще муки ли только ждут меня? Увижу ли я все то, с чем не легко было расстаться и на время, или должен сказать безвозвратно прости и сраженной молодости, и излюбленным мечтам, и надеждам многих лет?.. Неужели так скоро…, ведь я не жил еще! И две слезы готовы были скатиться с моих ресниц, но я поспешил оправиться, так как мы подходили в это время к конно-иррегулярцам, стоявшим на небольшой прогалине между садами. Солдаты остановились здсь на минуту и я был окружен Лезгинами, которые наперерыв друг пред другом спешили принести мне свои поздравления , даже не спрашивая как я ранен, точно дело было не в этом. Таков, оказывается, военный обычай этого племени.

По указанно Лезгин, солдаты отыскали вскоре превосходный сад, где и поместили генерала Веревекина. Этот же сад был назначен перевязочным пунктом, и вот, наконец, принесли меня сюда и положили возле широкого пруда, под тенью [262] раскидистых карагачей. Ко мне бросаются доктора, снимают с ног окровавленное тряпье, один за другим зондируют раны и хозяйничают в моем теле, и наконец, перевязывают как следует и оставляют меня в покое, придя к тому убеждению, что извлечь пулю невозможно, так как она засела в опасном месте между коленными суставами, на глубине почти двух вершков… Утешительно!.. Не правда ли?…

Между тем около меня уже раздаются стоны и крики, — число раненых быстро ростет вокруг пруда: одних приводят, других приносят, а наиболее счастливые подходят сами и, усаживаясь где-нибудь в тени, молча и сосредоточенно ждут своей очереди стать под немилосердные скальпели и зонды…