Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

Впечатлений было так много, что я едва мог их осмыслить, не говоря уже о том, что падал от усталости.

В воскресенье спал до полудня, а вечером был в театре. Смотрел г. Ларива в расиновской «Андромахе». Вы, папа, еще не видели нового здания Французского театра; оно построено всего несколько лет назад и очень импозантно, как снаружи, так и внутри. Его фасад, украшенный мраморными колоннами, величествен, зрительный зал обширен и великолепен, а ложи в шесть ярусов расположены таким образом, что отовсюду хорошо видно и слышно. Я думаю, мои дорогие, рассказывать вам о игре этого волшебника не нужно. Все мы упивались ею во время прошлогодних гастролей Французского театра в Бордо. И все же не могу сдержать слез восторга при воспоминании о божественном вечере…

Помните то место, когда Гермиона (ее играла м-ль Сенваль) покидает Ореста и Пилад сообщает о ее смерти? И вот Орест (г. Ларив) произносит свои знаменательные слова:

«О, что за потоки крови бурлят вокруг меня!» Боже, как он их произнес! Казалось, своды театра не выдержат мощи его крика! А каким жестом сопровождал он свои слова! Точно низверг утесы в эти воображаемые потоки, дабы отвести от себя их русла!..

Обо всем можно говорить и говорить, и все-таки ничего не передашь…

Но довольно. Всему есть предел.

Читая мои излияния, вы, конечно, уже решили, что сын ваш занят лишь удовольствиями, зря сорит деньгами и совершенно забыл, для чего приехал в столицу. Знайте же, что это не так. Развлечениям я уделил субботу и воскресенье, но уже днем в понедельник отправился по делам.

Господина Дезо я застал дома, однако он собирался уходить, и визит мой не доставил ему удовольствия. Но ваше письмо произвело на этого господина прямо-таки магическое действие. Лицо его подобрело, он снял шляпу и предложил мне сесть. Короткий экзамен, учиненный тут же, кажется, вполне его удовлетворил. Из слов г. Дезо я понял, что вы, дорогой папа, в оценке медицинского факультета были совершенно правы. В настоящее время он находится в полном упадке и студенты покидают его, не желая слушать схоластической болтовни надутых педантов, величающих себя профессорами. Другое дело — Хирургическая школа г. Дезо, занимающий там должность проректора (кроме того, он еще главный хирург госпиталя Отель-Дьё), весьма лестно отозвался о ней и пообещал позаботиться о моем приеме. На прощание он заметил, что, если все обойдется благополучно, два дня спустя я смогу приступить к занятиям.

Вот видите, как хорошо!

Воодушевленный и ободренный, я немедленно по возвращении домой сел за это письмо.

Ну, кажется, все.

Впрочем, еще одно.

Дорогой папа, сообщите, пожалуйста, в какой связи у нас в Бордо упоминалось имя господина Марата? Дело в том, что Мейе все время твердит мне об этом человеке, одном из журналистов столицы. Я, правда, еще не читал ни строчки его писаний и, по чести говоря, не имею охоты этого делать, но Жюль буквально замучил меня с Маратом. Так вот, не напомните ли, почему это имя вертится в моей голове?..

Документ — единственный верный друг путешественника в историю.

Документ, как и вещь, сохраняет аромат прошлого.

Но если вещь — лишь немой свидетель, то документ — очевидец и рассказчик, страничка навечно ушедшего времени, не прочтя которую никогда его не поймешь и не восстановишь.

Я не могу пожаловаться на память. Даже сейчас отлично помню, что происходило более полустолетия назад, например, знаменитое наводнение 1774 года, а ведь мне-то тогда не исполнилось и двух лет! Я помню даже страх моей воспитательницы м-ль Мими и удовольствие, с которым пускал бумажные кораблики в бурном потоке, неожиданно пронесшемся вдоль нашей улицы. Нечего и говорить о событиях, которые были так близки моему сердцу и которые не потускнели в памяти за гранью нескольких десятилетий.

И, однако, я никогда не взялся бы за этот труд, если бы не сохранилось моих дневников и писем. Только в них черпаю я полную уверенность современника и участника великих дней революции. Только они позволяют отвлечься от нынешних убеждений и оценок моих и ясно представить, как понимал и думал я тогда, не будь же этого, все мои самые пылкие заверения не имели бы никакого веса перед лицом строгой и нелицеприятной матери-истории!..

И правда, мог ли бы я ныне так рассказать о моих первых днях пребывания в столице, как делают это письма мои, отосланные сразу, по свежим впечатлениям, под наплывом неподдельного юношеского энтузиазма?