Александр Шульгин - Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1

У меня был еще один любимый способ бегства, который в то же время был и вызовом самому себе. Это была попытка добраться от Спрус-стрит прямо до Уолнат-стрит через парк Лайв-Оук, перебираясь с ветки на ветку по вершинам деревьев и, стараясь при этом не дать ногам коснуться земли ни разу, за исключением того момента, когда я должен был перейти улицу. Однажды я схватился за ветку, которая не смогла выдержать мой вес, упал с ней на землю и оцарапал себе колено. Но я не рассказал об этом никому.

Как-то раз я вошел в мужской туалет в парке. На стенах туалета я увидел примечательные картинки. Оттого, что я рассматривал их, меня охватило чувство вины. Но об этом я тоже никому не поведал.

Думаю, мои родители испытывали нешуточный ужас при мысли о том, что я мог что-нибудь узнать о сексе. Каждый из них чувствовал, что за этот аспект моего образования несет ответственность другой. Я пробовал выстроить полную картину, отталкиваясь от очевидного механизма мастурбации, но не смог найти ничего подходящего в библиотеке своих родителей, что превратило роль женщин в этой загадке в логический парадокс. То были времена притворной стыдливости и тотального ханжества, от коих у меня не имелось ключей, а если они и имелись, ,то я этого не осознавал.

Я спал на широкой кровати, которая стояла на открытой веранде с западной стороны верхнего этажа нашего дома на углу Роуз-стрит и Спрус-стрит. Одна половина моей кровати была открыта всем стихиям, другая - закрыта и защищена. Мой отец спал на более узкой кровати наискосок от меня, у моей матери была собственная двуспальняя кровать в большой спальне внутри дома. Насколько мне известно, они никогда не спали вместе.

У меня не было близких друзей среди сверстников, и, наверное, меня никто не считал своим лучшим другом, но я знал несколько интересных людей старше себя. Когда мне было около восьми лет, объявился мальчик по имени Франклин. Он жил на Оксфорд-стрит, и ему было все четырнадцать. Из пробковой древесины и рисовой бумаги, скрепляемых авиационным клеем, он строил фантастические модели самолетов, которые запускал в воздух. Он приходил к парку Лайв-Оук и проворачивал пропеллер снова и снова, пока резиновая лента внутри не наматывалась трижды. После этого он клал кусочек волшебного жидкого парафина на поверхность хвоста, зажигал спичку и вызывал маленький пожар. Когда все должным образом возгоралось, он запускал свое детище, и мы могли наблюдать, как оранжевая полоса, рассекающая небо, гибнет в пламени.

Моя мать считала, что я должен ходить в те школы, которые стремились к введению «современных» аспектов образования вроде экспериментальных методов обучения и детской психологии. На каждом этапе обучения мне доводилось посещать подобные школы, которым отводилась подобная роль, и я прошел через все эти эксперименты. Большинство этих авангардных экспериментов, в конечном счете, умерли наряду с другими экспериментальными явлениями, которые были и остаются не последней частью философии города Беркли.

Как и большинство ярких детей, я научился по собственной воле не отвечать на вопросы учителей, когда было очевидно, что никто в классе не может ответить на них. Ответы на трудные вопросы вызывали негодование и яростные взгляды у моих одноклассников и выделяли меня из общей массы, чего я вовсе не хотел. Так что я бросал себе вызов таким образом, о котором не должен был знать никто. Я пробовал отвечать на задания тестов без подглядывания в любую из своих книг и полагаясь исключительно на то, что я узнал с доски и из обсуждений в классе.

В младшей школе удовольствие мне доставляли музыкальные занятия и уроки поэзии. И еще - черчение. Не могу припомнить ничего другого.

В средней школе я преуспевал во всем, что было просто и очевидно (в химии, например, в физике или математике и, как я уже упомянул, в музыке). Мне не нужно было прилагать особенных сил для этого, но вот все то, что требовало произвольного и нелогичного мышления (типа грамматики, истории и правописания), не давалось мне, так как было непредсказуемо и капризно.

Интересное проявление этой дихотомии можно проследить на примере моего последнего года в средней школе, когда я сдавал два экзамена в рамках подготовки к колледжу. Один из них назывался Предметом А и проводился по требованию Калифорнийского университета. Этот экзамен предлагался любому, кто мог поступить в университет, чтобы приемная комиссия могла убедиться в общей грамотности поступающего. Можете ли вы правильно писать? Можете ли вы согласовать существительное и глагол? Можете ли вы употребить инфинитив с отделенной частицей? Можете ли вы написать эссе? Я полностью провалил этот экзамен и поэтому имел сомнительное удовольствие ожидать, что на первом году моего пребывания в Беркли меня наградят прозвищем «в английском ни бум-бум», если действительно мне было суждено поступить в Калифорнийский университет.