Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

- А что с Нееловым?

- Говорят, отправили в Москву. То ли в госпиталь, то ли в главный "Смерш". Раскрутилось дело. Кто бы мог предположить?

- В общем, жалко и генерала, и Неелова, а больше всего наших солдат,

погибших за три дня до конца войны из-за разгильдяйства штабных придурков... Когда будешь у нас?

- Не знаю. Полковник собирается в Москву, в Главный штаб артиллерии. Меня обещал взять как адъютанта. Может быть, в Управлении кадров обо мне слово скажет. Год учебы выиграю. Время, которое у нас есть, - это деньги, которых у нас нет. Знаешь эту поговорку? Умный человек сказал. Я многое подзабыл, надо позаниматься. Нужно время.

- Какая у тебя специальность будет?

- Хорошая. Эсэсовская, - он смеется. - Чего удивляешься? Чудак. Это

сокращенное: ЭСС - электрические сети и системы. Ясно?

Мы еще посидели, покурили, и я позавидовал целеустремленности Аркадия меньше чем через три года станет инженером. Спустился полковник:

- Эй, Захаревич, где ты там? Поехали!

% % %

Прошло десять дней. Захаревич у нас больше не появлялся. Через телефонистов я выяснил, что он откомандирован в распоряжение Управления кадров. Значит, полковник свое слово сказал, посодействовал.

История с Нееловым по "солдатскому радио" быстро дошла до нас. Она в принципе не отличалась от рассказанной мне Захаревичем. Появились, впрочем, некоторые дополнительные подробности. "Смерш" якобы выяснил, что вечером 5-го мая во Фридеке штабники "упились до чертиков", после чего посадили в свои машины девок из ДОП (дивизионный обменный пункт - подразделение медслужбы дивизии) и санбата и выехали из Фридека задолго до рассвета, чтобы догулять в "чистом поле", на природе. Да не на ту дорогу свернули.

Одна санбатовская девка не захотела далеко ехать и выскочила из машины. А когда через несколько минут услышала стрельбу, то бросилась со всех ног в свой санбат и обо всем рассказала врачу. Тот позвонил в штаб дивизии. Начальство всполошилось, завертелось. Но было уже поздно...

% % %

В июне нашу дивизию вывели в Польшу, под город Пшемысль. На окраине убогого села мы натянули палатки и под надзором начальства занялись

хозработами, к которым ни душа, ни руки не лежали. Поставили навес для кухни, сколотили столы и лавки для столовой, выкопали ямы и оборудовали уборные.

Мы устали от войны, от походной жизни - все нам осточертело. Фронтовики рвались домой, дисциплина ухудшалась с каждым днем. По ночам многие убегали в "самоволку" - село рядом. Там ночевали у девиц и вдов, - полсела таких. Солдаты меняли на самогон или дарили своим мимолетным возлюбленным все, что плохо лежало или попадалось под руку: одеяла, полотенца, простыни и даже портянки. Пошли в ход и припасенные к концу войны гостинцы родным. Местные вдовы и девицы охотно принимали ухаживания и благодарственные подношения.

Поддерживать дисциплину уговорами и наказаниями становилось невозможно. Солдаты никого не слушались и ничего не боялись. Не отдавать же под суд переживших войну победителей?! Не строить же гауптвахту?! Надо было что-то предпринимать. Но ничего не предпринималось. Все чего-то ждали, надеялись, что вот-вот закончится эта неопределенность. Военно-административная машина работала медленно, со скрипом. Из расположения дивизиона солдат и офицеров не отпускали.

Встреча с Евой откладывалась. В запасе у меня оставалось еще два месяца.

Утром 16-го июня объявили: "В 12-00 - общее построение. Приедет генерал".

И он приехал. Мы - нас меньше сотни - построены на линейке перед палатками.

Майор отрапортовал: "Дивизион для встречи построен! Командир - гвардии майор Кузнецов". Генерал молча обошел строй. Пожал руку каждому офицеру, посмотрел нам в глаза, остановился в трех шагах перед строем и сказал:

- Боевые друзья! Я прощаюсь с вами. Многие, которых я знал и не знал, были ранены, получили увечья и вернулись домой к своим семьям. Многие отдали свои жизни за Родину. Их здесь нет. Я склоняю перед ними голову, - он наклонил голову и помолчал.

- Вы храбро сражались. Я вижу у многих боевые награды. Честь вам и хвала. Военные судьбы переменчивы. Случилась у нас большая беда - вы знаете. Нет у нас ни знамени дивизии, ни знамени вашего славного дивизиона. Потеря знамени, тем более гвардейского - тяжелая вина. Воинская часть, потерявшая знамя, не имеет право существовать, а командиры подлежат суду, -он тяжело дышал...

Все напряглись, нависла гнетущая тишина. Генерал с трудом находил и медленно выдавливал из себя слова: