Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

- Батурин! Марш ко мне!

От неожиданности он вздрагивает, опускает руки и поворачивается спиной к Еве. Медленно идет ко мне; с лица сходит кривая ухмылка. Он наклонил голову, набычился, молчит, смотрит зло.

- Ты чего пристаешь к ней?! - шиплю я, а краем глаза вижу, как Ева быстро проходит в дом. - Ты что задумал, подлец?

- Да ничего я ей не сделал. Зря кричите на меня.

- Знаю, что говорю. Не приставать! Близко не подходить! Ясно? А теперь -марш! Вон пушка нечищеная стоит. Немедленно навести порядок и людей не разлагать!

- Я-то не разлагаю. Пусть другие не разлагают. Люди все видят. Нечего на мне зло срывать, если что не получается.

Чувствую, - чем дольше буду отчитывать, тем больше Батурин будет наглеть. Он уже шантажирует меня! Какая подлость! Не так давно я выручил его, можно сказать, спас от тяжелого наказания за избиение солдата. Тогда он каялся: "Сорвался я. Сгоряча. Учту и больше не буду. Извиняюсь перед вами"...

Растерявшись, говорю не так, как следовало бы: нельзя напоминать человеку о сделанном ему добре, это не порядочно. Но, увы, я не сдерживаюсь, не нахожу нужных слов:

- У тебя, Батурин, короткая память. Напомнить? И совести у тебя не было и нет! Непорядочный ты человек. Все. Марш, выполнять приказание! Командира взвода - ко мне!

- Понял, комбат, иду. Но терять дружбу со мной не советую.

- Выполняй приказание!

Он уходит, а я остаюсь на месте. Руки чуть-чуть дрожат, и, чтобы успокоиться, закуриваю. Мне стыдно перед Евой и ее родителями. Я ведь убеждал их, что наши солдаты мирное население не обижают. А если бы меня не было на месте, Батурин распоясался бы?

Подходит Пирья и спокойно, панибратски спрашивает:

- Комбат, чего ты вызывал меня?

Я еще не остыл от разговора с Батуриным, не могу отвечать спокойно:

- Младший лейтенант! Мне что, каждый раз напоминать тебе, когда пушку чистить, когда пост сменять? Дисциплина разлагается от безделья. Как бы подчиненные тебе на голову не сели. И не заметишь, кто кем командует: ты ли сержантами или они тобой! А?

- Понял, комбат!

- Пока не прибыло пополнение, подтяни людей!

Я тычу рукой в сторону пушки: "Начинай без задержки! Пушка, машина, личное оружие - все привести в порядок!"

Пирье, наверно, обидно. Он отвечает официально, коротко:

- Ясно. Можно идти?

На душе скверно. Опять курю. Через несколько минут из дома выходит Пирья, за ним - Батурин, Кириллов, Бадейкин, Ковтун. Будут наводить порядок, чистить. В предвечерней тишине раздается зычный голос Батурина:

- Спускай ствол! Расчехляй дульный! Сымай затвор! Дура!

- Снимем, спустим. Дурацкое дело - не хитрое, - спокойно реагирует Кириллов.

Пирья заглядывает в канал ствола, что-то показывает Батурину. Наверно, уже образовался большой нагар. Начинается работа.

А я раздумываю: нужно ли как-то успокоить Еву и хозяев? Нужно ли извиняться за Батурина? Не лучше ли оставить этот случай без внимания? А что, собственно, случилось? Просто моя излишняя чувствительность, ревность или воспаленное воображение.

Чем же объясняется наглость Батурина? Только ли его дурным характером? А может быть, ходившие ранее слухи о его дружбе с "особистом" не лишены оснований? Тогда, выходит, Батурин - простой "стукач", пользующийся

покровительством начальства. Если это так, то проучить его не удастся. Тем более, что в явных нарушениях воинских уставов обвинить Батурина трудно...

Возможно, Ева сейчас плачет, а родители обдумывают, куда бы поскорее спрятать ее от наших алчных глаз.

До меня доносятся обрывки разговора солдат у пушки. Спокойный и

осмотрительный Ковтун высказывает своенравному Батурину свои соображения. Говорит он доверительно, даже вкрадчиво:

- Та вжэ скоро зовсим тэмно будэ. Яка тут у чорта чыстка? Ты, старшый сэржант, николы (никогда) нэ cпишы. Ты послухай та подумай. Я ж тоби радыв вжэ(я же тебе советовал). Нэ лизь попэрэд батька. У нас стари люды кажуть: "Ты послухай та й побач, а, як трэба, то й поплач".

Возможно, эти рассуждения имеют какое-то отношение к инциденту. Значит, слух уже пошел, и он, этот слух, обрастет пикантными добавлениями.

Ухожу в дом. Нужно написать письмо сестре. Оно, как всегда, короткое: "Жив, здоров. Дела обстоят хорошо". Вот и весь сюжет. Послюнил "химический" карандаш, написал полевой адрес на треугольнике из блокнотного листка минута.

Темнеет. Все, кроме часового, собрались в комнате. Я сижу на диване. Подходит Пирья, садится рядом. Напротив у стены лежат солдаты.

Сидельников с чувством рассказывает неискушенному Бадейкину о своих приключениях с деревенскими девками: о том, какие замечательные девки попадались лично ему и в чем состояли их сугубо женские достоинства.