Моисей Дорман: И было утро, и был вечер

На передовой было, в общем, спокойно. Впрочем, спокойствие на фронте всегда относительно. Происшествия местного значения случались почти ежедневно.

В одну из "спокойных" ночей немецкие разведчики добрались до третьей батареи, стоявшей правее нас на соседней высоте. Они сумели тихо, не вызвав тревоги, вырезать расчет левофланговой пушки, а командира орудия сержанта Самылина увести с собой.

Утром на огневой позиции обнаружили четыре трупа: кого - с перерезанным горлом, кого - с пробитой ножом грудью. В стороне нашли еще пилотку, подписанную Самылиным, как было принято, изнутри химическим карандашом. Немцы не только утащили Самылина и унесли личное оружие, но и укатили с собой пушку, что потрясло всех! То была тщательно продуманная и четко выполненная диверсия.

Рядом с огневой Самылина в сторону немцев тянулась почти незаметная твердая грунтовая дорога. По ней они тихо, на руках, и укатили нашу сорокапятку весом

570 кг.

С немцами, скорее всего, были и власовцы. Они, видимо, обманули наших солдат-новичков, заговорив с ними по-русски. Естественно, командира взвода младшего лейтенанта Знаменского - отдали под трибунал. Суд продолжался полчаса. Выяснилось, что в ту ночь Знаменский спал и посты не проверял. За такую преступную халатность его разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат.

Через несколько дней, когда почти все забыли уже и Самылина, и Знаменского, для поддержания дисциплины был объявлен важный приказ по дивизии. Всех известили, что трибунал приговорил к расстрелу старшину и солдата из соседнего 115-го полка за "братание с фашистским врагом".

Расстрел устроили показательный. Каждая часть, в том числе и наша, по

распоряжению политорганов направила на эту акцию по два представителя: сержанта и солдата. Приказом замполита дивизии было предусмотрено, что эти представители, возвратившись в свои части, проведут беседы с личным составом и расскажут, за что и как расстреляли предателей: старшину и солдата.

Провинившиеся, как установил трибунал, ходили на "нейтралку" по молоко и масло. Там они встречались с немцами, но в бой с ними не вступали, бывало даже, мирно беседовали. Такие действия, сказано в приговоре, есть предательство Родины. За это полагается высшая мера наказания - расстрел перед строем.

Старшина принял смерть молча, глядя в небо. Солдат же ползал на коленях, плакал, просил помиловать и отправить в штрафную, чтобы кровью искупить вину. Он был совсем молод, пережил оккупацию, не успел еще окончить школу. Только в феврале его мобилизовали. И вот... Он кричал, что многие ходили по молоко, а с них ничего не спрашивают, они будут жить.

Какой-то офицер подскочил к нему, пнул сапогом в лицо и поднял на ноги... После залпа солдат упал, но продолжал дергаться. Тот же офицер пристрелил его из пистолета - в затылок. К расстрелянным сразу же подошел военврач и объявил, что оба преступника - мертвы, можно закапывать.

Кто знает, сколько человеческих душ убивал и калечил каждый день и каждый час войны? А до Победы оставалось еще долгих 330 дней и ночей!

% % %

Помню яркое утро 6 июня 1944 года - мой день рождения. Мне исполнилось 20 лет. Начался день хорошо. Из штаба передали долгожданную весть: союзники открыли наконец второй фронт! Победа стала ближе. Дожить бы...

После полудня к подножию нашей "Кобылы" подкатил штабной "виллис". Кто-то из солдат громко позвал меня:

- Комбат! К нам Макуха идет и с ним какой-то начальник!

Я вылез из укрытия. Начальник штаба дивизиона, официально - старший адъютант капитан Макухин, медленно поднимался к нам. Рядом с ним незнакомый немолодой офицер, высокий, статный, усатый, красивый. Новенькая комсоставская гимнастерка, фуражка с лаковым козырьком, начищенные до блеска хромовые сапоги, кавалерийская, особо ценимая франтами, портупея. В левой руке - аккуратный чемоданчик и шинель. Ко всему - три ордена и две медали. Вид строгий, внушительный.

Макухин на батарее - гость редкий, с зимы не появлялся. Значит, у него важное дело. Я, как положено, доложил начальнику штаба части: обстановка спокойная, потерь не имеем, боеприпасов полный комплект, огневые позиции вот они, на гребне высоты. Он пожал мне руку:

- Привез вам командира батареи. Вот - капитан Гоменюк.

- Как, как? - не расслышал я.

- Гоменюк Василий Степанович, из госпиталя, после ранения. А это, - он обернулся к капитану, - твой командир взвода.

Капитан молча протянул мне руку. Вот оно, важное дело - новый комбат. Макухин к пушкам идти не пожелал. Он вытащил из планшетки карту, дал мне карандашик: