Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

- Слушай, мы получили новую кухню. На нее нужно двух солдат. Хотя бы один должен понимать толк в вареве. Понял?

- Понял, конечно, товарищ капитан. Но Ковалев - наводчик. Хороший наводчик.

- Другого научишь. Смотри шире! Повара не найти - специальность редкая у нас.

- Да, лучшего повара вы не найдете. И он очень рад будет. Выходит, нужно отдавать. Прошу вас дать мне из пополнения артиллеристов, не сплошь пехоту. Учтите.

- Рассуждаешь правильно. Учтем. Отдыхай пока.

Не спеша выхожу на площадь. Мороз ослаб. Ярко светит солнце. Появились прохожие. Два польских солдата в смешных четырехугольных фуражках-конфедератках о чем-то увлеченно беседуют на ходу. Они проходят мимо и, не глядя на меня, небрежно отдают честь двумя пальцами. В ответ и я прикладываю руку к шапке.

Захожу во двор. У пушки прохаживается Ковалев, автомат положил на сидение машины. Я останавливаюсь и от удивления развожу руки. Он догадывается, хватает автомат и вешает на шею. Улыбается. Я молчу. Пока ничего не скажу о возможном повороте его судьбы. Мало ли что может случиться?

Дома суеты уже нет. Все поели и улеглись на полу. Связистов, конечно, тоже накормили. Дежурный телефонист догребает из котелка баланду. Заглядываю на кухню. Здесь стало хорошо: чисто, тепло. За столом сидят Никитин и Кириллов. Входит Пирья:

- Что сказали в штабе, комбат?

- Завтра, наверно, привезут пополнение и матчасть. А потом будем наступать на логово врага. Вот и все. Меня никуда не посылают - и на том спасибо.

- А сколько простоим здесь?

- Недолго. Нельзя давать немцам передышку, чтобы не укрепились на Одере. Нужно форсировать с ходу и врываться в Германию. Такая задача у нас. Отдых будет короткий. А пока - всем отдыхать!

Говорю громко в полуоткрытую дверь, чтобы все слышали. Доносится голос водителя Сидельникова, дежурные слова:

- Порядок в танковых частях! Червяка заморили - и спи мертвым сном. Солдат спит - служба идет.

При чем тут танковые части? Но слов из песни не выкинешь.

- Ты, Сидельников, замовчы вжэ, - вмешивается Ковтун.- Годи тэрэвэни правыть (хватит чепуху молоть)!

Сидельникова, однако, не так просто остановить. Через минуту он снова

заводится, не может удержаться:

- Эх, братцы, мне бы сейчас молодуху на денек! Хотя бы на часок! Сил нет. У нас на селе до войны ох и хороши были девки! Бывало, вечерком...

Его грубо обрывает Батурин:

- Заткнись, жеребец стоялый! Уснуть не даешь!

- А что, Батурин, забирает?

Разговоры все же затихают. Сон берет свое. Подходит Никитин:

- Давайте завтракать, комбат. Все уже поемши.

Я осматриваюсь, где бы устроиться. А Никитин, оказывается, уже решил:

- Пойдемте в хозяйскую комнату. Пусть народ отдыхает. Там спокойно будет, удобно.

Он показывает на дверь между кухней и нашей комнатой: "Там есть стол и все. Я договорился с хозяином". Он берет с плиты котелок, идет вперед. За дверью

продолжение прихожей и выход на заднее крыльцо. Слева - лестница на мансарду.

Я открываю дверь справа, и мы входим в небольшую, очень чистую, хорошо убранную комнату. Книжный шкаф, два кожаных кресла, красивая люстра. В центре комнаты под люстрой - стол, накрытый белейшей скатертью. На столе приготовлены тарелка, чашка с блюдцем, ложка, вилка, нож, еще блюдце с тремя кусочками сахара. Смотрю вопросительно на Никитина: "По какому случаю такая торжественность?" А он улыбается:

- Я только намекнул, а они сами предложили вам тут поесть. Чего отказываться-то? Во как тут чисто, покойно. Давно ведь в такой чистой горнице не сидели. Славно.

Неожиданно. Пусть будет так. Скидываю с плеча сумку, полушубок, шапку. Бросаю все на стул в углу. Подпоясываюсь, подвигаю пистолет к боку,

причесываюсь - обстановка обязывает. Сажусь и предлагаю Никитину:

- Может, за компанию подзакусите? В котелке - большой запас есть.

- Нет, я поемши. Кипяток на плите стоит. Возьмете для чаю.

- Спасибо. Отдыхайте. Я поем и приду.

- Ваше одеяло я на диван положил. Так что пойду отдыхать.

- Идите, конечно.

Культурно наливаю из котелка в тарелку свою баланду. По привычке

поднимаюсь за сумкой, чтобы достать свою заслуженную самодельную литую алюминиевую ложку, но замечаю, что все уже приготовлено и годится для самой изысканной еды. Приятно.

Не успеваю доесть баланду, как дверь осторожно открывается, входит хозяйка, а за ней - хозяин. "Пшепрашэм, пан офицер", - они просят извинить за беспокойство. Интересуются, сколько мы проживем у них. Если бы я и знал, то все равно не сказал. Какая-никакая тайна. Но я и не знаю. Вместо ответа я заговариваю о другом: