Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

Солнце начало припекать, но лежать в траве было приятно - ароматы земли и нагретых трав дурманили голову...

Около полудня слева от нас, на краю села, внезапно началась автоматная и ружейная стрельба. Мы кинулись по местам на огневые. Однако на нашем участке все оставалось спокойно: ни стрельбы, ни движения.

Бой шел на участке батареи Казаринова. Из-за густых деревьев окраина села просматривалась плохо, и толком ничего нельзя было понять. Вскоре раздались орудийные выстрелы. Стреляли наши сорокапятки, но не бронебойными и не осколочными снарядами - глухо рвалась картечь, потом послышались ручные гранаты. Наш комбат Гоменюк подал команду "К бою!", но мы и без того изготовились у своих орудий. Минут через пятнадцать стрельба внезапно прекратилась, и наступила тишина.

Позвонили из штаба дивизиона. Интересовались обстановкой на нашем участке и сообщили, что рота немцев, а точнее, мадьяр, просочилась через боевое охранение и внезапно атаковала первую батарею. Батарея атаку успешно отбила, даже потерь не имеет, а фрицев уложила много, подсчитывают. Я подумал, что "дача" Николая, действительно, оказалась опасной ловушкой. Этого следовало ожидать. Обошлось, ну и хорошо! Молодцы: не прозевали и не растерялись!

Прошло еще немного времени, не более пятнадцати минут, и немцы без всякой пристрелки выпустили по окраине села один за другим четыре осколочных снаряда. Я заметил даже, что один из них разорвался прямо на дереве. Видимо, врезался

взрывателем в толстую ветку. На этом обстрел закончился, и все утихло. Вообще, внезапные артналеты бывали почти ежедневно. Немцы стреляли издалека по давно пристрелянным реперам. К этому привыкли.

Мы подождали еще немного у своих пушек, услышали "Отбой!" и спустились в укрытие. Потом пообедали, покурили, "потравили баланду". Я отошел от укрытия, лег в траву и не заметил, как задремал. Вдруг меня накрыла тень надо мной стоял Гоменюк, бросились в глаза его начищенные сапоги.

- Надо картечь получить, у нас мало. Вечером подвезут. От дороги сюда надо поднять на руках. Понял?

- Понял. Поднесем. Уложим в ниши.

- Да, вот еще. Я звонил в штаб. Сказали, что в первой батарее убит взводный. Твой друг он, что ли?

Я вскочил:

- Нет, нет. Там все живы. Передали, что потерь у них нет! Даже раненых!

- Сказали, что убит во время артналета. После атаки.

- Кто? Кто убит?

- Лейтенант Казаринов.

У меня перехватило дыхание, - эти слова оглушили:

- Комбат, я должен идти туда. Нужно. Сейчас.

- Ну иди, пока спокойно. А если что, бегом назад! Можешь взять кого-нибудь.

- Можно, я с вами, лейтенант? Я знаю вашего друга. Хорош человек, поднялся сидевший рядом Ковалев.

Он подхватил свой автомат, и мы быстрым шагом, почти бегом, спустились в долину, к селу. Там, в доме, было полутемно. На столе лежал Николай, молодой, красивый, будто только что уснувший. На лице застыла его обычная сдержанная, едва заметная улыбка. На побелевших щеках проступили веснушки. Я сжал его остывшие уже руки и долго стоял в оцепенении.

Во дворе слышались голоса, входили и выходили люди... Я отключился...

Мы похоронили Колю тихим вечером в яблоневом саду, недалеко от огневой. Яму выкопали под большим старым деревом. Могилу обложили дерном, как бруствер орудийной площадки, и укрепили фанерную табличку. На ней химическим карандашом вывели:

"Гв. лейтенант Казаринов Н. К.

1924 - 1944.

Слава павшим героям!"

Затем дали три залпа из карабинов. Я машинально выпустил из своего пистолета всю обойму. Еще постояли немного над свежей могилой, а затем старшина первой батареи позвал нас в дом.

За столом, где недавно лежал Николай, сидел комбат Романов и курил.

Мы помянули Колю. Комбат сказал, что лейтенант Казаринов был храбрый офицер и погиб, защищая честь и независимость Родины. Потом я добавил, что мой друг Коля - очень душевный и справедливый человек, и я всегда буду помнить о нем...

Прошло шестьдесят лет, и память о нем жива...

Мы выпили по сто граммов спирта и вышли во двор. Стоя у ближней огневой, Романов строго предупредил расчет, чтоб в эту ночь никто не спал, чтоб были начеку - возможны повторные атаки.

Уже темнело. Нам с Ковалевым нужно было возвращаться. Романов пожал мне руку, постоял рядом и тихо, ни к кому не обращаясь, сказал: "Да, ребята, война - жестокая игра" - и ушел проверять второй взвод. Потом, уже издали, крикнул мне:

- Приходи, лейтенант. Старая дружба не должна умирать!

% % %

...В 1947 году после демобилизации я случайно встретил Романова в Харькове на трамвайной остановке. Мы поговорили о войне, о своей неустроенной жизни, вспомнили Николая Казаринова и разошлись по своим делам...