Феликс Чуев - Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

Через три года, 6 февраля 1982 года, я неожиданно попал к нему в гости. Открываю одну из многочисленных тетрадей своих дневников.

…В 13 часов я со своими друзьями Сашей Фирсовым и фотохудожником Мишей Харлампиевым, купив бутылку в гастрономе высотного дома на площади Восстания, поднялся на шестой этаж к Константину Константиновичу Коккинаки, одному из славной семьи летчиков Коккинаки, Герою Советского Союза, испытателю. Мы знаем его давно и пришли поздравить с награждением орденом Дружбы народов. В гостях у него был адмирал из Петропавловска-Камчатского. Когда мы вошли, адмирал лежал на диване, – видимо, друзья начали обмывать орден с утра.

– Полундра! Свистать всех наверх! – гаркнул Коккинаки.

Адмирал вскочил с дивана, поправил галстук, и все сели за стол.

Отметили встречу и награду, и я уговорил Коккинаки позвонить Громову – он ведь живет в этом доме, в этом подъезде, тремя этажами выше. Очень хотелось зайти к нему хоть на минутку и подарить свою книгу «Правое дело», где есть стихотворение о нем. Константин Константинович сначала почему-то мялся, потом позвонил и даже пошел с нами, но перед Громовым все время стоял почти по стойке «смирно», и, когда я потом спросил, отчего он так, Коккинаки ответил:

– Да ведь это же Гро-о-мов! Ты понимаешь – Громов!

…Михаил Михайлович извинился, что принимает нас в домашней одежде- он был в пиджаке поверх пуловера и синей кофты от тренировочного костюма, затянутой молнией до подбородка. Седые волосы зачесаны назад, глаза голубые с крапинками. Гладко выбрит – это я почувствовал, когда мы расцеловались на прощанье. Держится прямо и потому кажется высоким, хотя ростом немного ниже меня- когда мы стояли рядом, Миша Харлампиев нас сфотографировал…

– А что, разве в наше время можно написать что-нибудь правдивое? – спросил Громов.

Я прочитал стихи о нем, пришлось говорить очень громко – Михаил Михайлович стал глуховат.

– Я же столько лет летал, а в авиации, ты знаешь, – обратился он к Коккинаки, – все глохнут.

Он сидел за столом, накрыв колени клетчатым пледом. Взял со стола несколько исписанных листочков – он работает над книгой…

Личность, подражать которой было бесполезно. У него учились. Почитали. Потом, еще при жизни, забыли. Такова природа человека, ничтожного в своей массе и уникального в штучном исполнении, таком хотя бы, как сам Громов.

И все-таки его еще не совсем забыли. На улице с ним поздоровалась незнакомая девушка лет двадцати.

– Откуда вы меня знаете?- удивился Михаил Михайлович.

– Вы нас не знаете, а мы вас знаем!

Этот человек сделал себя сам. Он говорит, что начал создавать себя с того дня, как отец подарил ему перочинный ножик. Однако тысячам мальчишек в разные времена отцы делали такие подарки, но из каждого ли получилось что-то заметное?

В квартире Громова не придается значения мебели – так обычно бывает у людей умных, а тем более талантливых. Я смотрел на стены и, конечно, искал следы его невероятной славы. Но в квартире такого человека почти не было атрибутов его громкой профессии. Только в рабочем кабинете я увидел два портрета Н. Е. Жуковского, фотографию самолета АНТ-25 да пропеллер от «Фармана»- настоящий «винт Жуковского», «НЕЖ». Вот и все.

– Я не люблю, чтобы в моей квартире что-то напоминало мне о моей прежней работе,- говорит он. – Вторая половина жизни кажется мне более интересной. Она связана с поэзией, искусством. – И Громов указал на стоявший в углу мраморный бюст девушки. – Купил, понравилось. Идеал грез, – сказал он.- Я больше всего ценю в женщине целомудренность.

Пожалуй, это единственный из знакомых мне летчиков, который сказал, что, если б ему пришлось начать жизнь снова, он бы не пошел в авиацию:

– Я бы занялся более творческим делом, ибо в авиации я не развил всех своих способностей.

Но конечно же, меня интересовал прежде всего Громов-летчик. Держу в руках его удостоверение Героя Советского Союза.

– у меня оно должно быть номер восемь, а поче- му-то написали – номер десять, – говорит он.

Действительно, известно, что получил он это звание в сентябре 1934 года, вслед за семеркой летчиков, спасших челюскинцев. Получил отдельно, штучно, за беспосадочный перелет продолжительностью 75 часов, а вообще-то за то, что он – Громов. Я сказал ему, что на встрече в МАИ слушал его рассказ о перелете в США в 1937 году и хотел бы знать подробности.

Рассказов Громова хватило не на одну встречу, и потому я забегу вперед, во 2 марта 1984 года, когда был у Громова в последний раз на его 85-летии. Он начал праздновать свой юбилей с 22 февраля.