Array Array - Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

Моя попытка встать ни к чему не привела. Левая нога стала как чужая и не двигалась. Кровь быстро просачивалась через галифе. Рука от прикосновения к ногам (были ранены обе ноги) стала мокрая от крови. Меня быстро перевязали. Сапог пришлось разрезать, так как он набух от крови и не снимался. Повязки на одну и вторую ноги наложили поверх галифе. Ходить я уже не мог, и меня, как и других раненых, положили в одну из освободившихся бричек. Передав командование батареей командиру второго взвода и, попрощавшись с батареей, я разрешил ездовому ехать в медсанбат. Ездовой старался везти нас быстро, осторожно объезжая колдобины и кочки, но даже от малейшего толчка я испытывал сильную тупую боль в левой ноге …

в медсанбат мы прибыли в ту же ночь. Нас положили на солому, сделали противостолбнячные уколы и стали готовить к операции. Операционная располагалась под большим брезентовым шатром. Внутри она была довольно ярко освещена карбидными лампами. На нескольких столах лежали раненые, возле них суетились медсестры. Меня раздели и, распоров галифе, положили ничком на холодный операционный стол. Рядом, на другом столе, также лежал ничком раненый, на котором не было живого места сплошное кровавое месиво. Он лежал тихо и не стонал. Картина создавалась тяжелая, раненый не подавал голоса, вероятно, был без сознания. Как его угораздило получить такой плотный заряд мелких осколков в спину? Осколки ему удалили и теперь готовили к перевязке. Подготавливая меня к операции, сестры делились мнениями о своем хирурге: «Как может он уже трое суток не спать и производить операции, ведь он валится с ног!»

Меня такая информация не радовала, но мне ничего не оставалось делать, как лежать и ждать, когда и меня будут резать, чтобы извлечь из бедра левой ноги злосчастный осколок. Один за другим производили уколы местной анестезии. Сколько их было, сказать трудно — только первые уколы были болезненные, а остальные я уже не ощущал. Пришел хирург и начал резать. Я отчетливо слышал хруст разрезаемой ткани, сестра–ассистентка на успевала убирать кровь, и она холодной струей подтекала мне под живот. Сделав довольно широкий глубокий разрез, хирург пытался достать осколок различными хирургическими инструментами, но ничего не получалось. Осколок прошел сквозь все бедро, затащив в рану обрывки галифе, и не дошел до выхода с другой стороны каких–нибудь 2 — 2,5 сантиметра. Достать его было гораздо проще с другой стороны бедра, но тогда бы вся грязь, занесенная осколком, осталась бы в пробитых тканях. Хирург поступил правильно, прилагая все усилия для извлечения осколка через входное отверстие. Последующие разрезы я уже ощущал с болью, вероятно, наркоз не дошел до этих тканей или уже кончилось его действие. Боль была настолько сильной, что мне приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не стонать. Хирург, выполняя свою работу, успокаивал:

— Потерпи, дорогой, скоро закончу, вот сейчас я его вытащу, еще немного, еще чуть–чуть …

Мне показалось, что осколок он вытащил своими длинными пальцами, засунув в рану всю свою руку, так как попытки вытащить его хирургическими инструментами не удались. Вытащив осколок, хирург показал его мне и, завернув в кусок бинта, отдал мне его на память. Осколок был тяжелый, с острыми краями, размером 2,5–3 см. Очистив рану, медсестра в образовавшуюся впадину 9 на 12 см напихала тампоны и сделала перевязку обеих ног. После перевязки нас, раненых, погрузили на машины и повезли в тыл, в ближайший эвакогоспиталь. Эвакогоспиталь, куда нас привезли (возможно, это был еще медсанбат), был расположен в сельских деревянных домах. В одном из таких домов поместили и меня. Уложили на настоящую койку и накормили. После всех волнений, переживаний и бессонной ночи я крепко уснул. Проснулся оттого, что рядом с моей койкой, на полу, кого–то разместили. Открыв глаза, я увидел, что со мной рядом на носилках лежит раненый майор медицинской службы. Постепенно разговорившись с ним, я узнал историю его ранения. Оказалось, что это тот самый хирург, который делал мне операцию! Он определил это сразу, как только я рассказал ему про свое ранение и где мне делали операцию. После того как нас увезли, на медсанбат произвели налет немецкие бомбардировщики. Операционный шатер разбомбили, многие раненые и сотрудники госпиталя погибли при бомбежке, а он (хирург) получил тяжелое осколочное ранение в живот и, по его мнению, часы его сочтены. Я пытался его успокоить, что все обойдется, на что он ответил, что ему лучше знать, с каким ранением все обойдется, а с каким не обойдется. Вечером меня отправили дальше, в тыл. Раненый майор был нетранспортабельный — его даже не переложили на койку. Каждое неосторожное движение вызывало у него адские боли. На прощание я еще раз поблагодарил за операцию и пожелал скорейшего выздоровления. Он горько улыбнулся, пожелал мне всего хорошего, а о себе сказал, что его песенка спета, с ним все кончено. Эту горькую, печальную истину подтвердила и сопровождающая нас медсестра, когда меня погружали в санитарную машину.