Жан Фавье - Франсуа Вийон

Следовало еще раз реквизировать зерно. Старейшина запретил торговлю зерном во время пребывания короля в Париже: зерно, доставлявшееся в город, поступало в распоряжение общественных властей. Торговцы расценили это как ущемление их прав в выгодном деле.

Выборы откладывались. Старейшина торговцев и старшина увидели, что истекает срок их мандатов. Времена были спокойные, и город главным образом торопился выслать навстречу новому королю своих послов, а затем подготовиться к его въезду и пребыванию в городе.

Людовику XI пришлось ждать двое суток, только на третьи Париж подготовился к его приему. Он устроился в Поршероне – наш нынешний квартал Нотр-Дам де Лорет, – у своего верного Жана Бюро. Это произвело на всех дурное впечатление. Когда он оттуда удалился, парижане облегченно вздохнули.

Зеваки, конечно, получили удовольствие. Они стали свидетелями многочисленных выездов, праздников, зрелищ. Символика была в чести. Так, например, «Прямодушное Сердце» представили королю пять богато одетых горожанок, каждая из которых являла собой одну из букв, составлявших слово «Париж»; аллегория была такова: Покой, Амур, Рассудок, Искренность, Жизнь. Все смогли насладиться зрелищем – у подъемного моста возле ворот Сен-Дени – серебряного ковчега, в котором сидели представители дворянства, духовенства и буржуазии. У моста улицы Сен-Дени развлекалась большая толпа: женщины и мужчины, одетые как дикари, «сражались перед фонтаном и принимали различные позы».

«И еще были три очень красивые, совершенно обнаженные девицы, изображавшие сирен; и все любовались их торчащими круглыми и твердыми сосками, смотреть на которые было очень приятно, и еще говорили о небольших музыкальных пьесах и пасторалях. Множество музыкальных инструментов исполняло звучные мелодии.

И для удовольствия входящих в город использовались различные трубки, ответвленные от фонтана, выбрасывающие молоко, сладкое и кислое вино, и каждый пил что хотел.

И немного ниже вышеназванного моста, подле Троицы, молчаливые персонажи изображали Страсти».

Король не испытывал большого удовольствия при виде своей столицы. Ему предстояло явить себя королевству, от которого долгие годы его отодвигали обстоятельства. Добавим, что герцог Бургундский считал, что король будет чувствовать себя обязанным ему, но Людовику XI очень хотелось напомнить королевству, кто был его истинным хозяином. Филипп Добрый играл в покровителя во время коронования, он вводил короля в Париж, который всегда был немного бургундским. Постепенно всеми овладевало такое ощущение, будто Людовик берег свое королевство от герцога. Достигнув Турена, он почувствовал, что с плеч его свалилась гора.

По правде говоря, он ненавидел и Париж и парижан, двор и придворных. Его резиденция Валь-дю-Луар служила от них убежищем. В замках своего отца, а затем в том, что он велел построить в Плесси-де-Тур, Людовик находил и уют, и простоту, и свободу. Ему не приходила в голову мысль кончить там свои дни, как его соседи из Анже или Блуа, в приятном окружении блестящего двора. Чего искал Людовик XI, так это места, где бы он смог работать. В Турене он будет спокоен.

Дорога на Тур идет по правому берегу Луары. Тридцатого сентября король прибывает в Орлеан. Четвертого октября он в Божанси, седьмого – в Амбуазе, девятого – в Туре. Второго октября он останавливался на ночлег в Мён-сюр-Луар.

Само собой, как и в других городах, ему там преподнесли ключи от города на бархатной подушечке. Он получил подарки: семгу и севрюгу, жирных гусей и каплуна, несколько бочонков местных вин, несколько сетье пшеницы. Людовик XI был прост в обращении, а потому всем понятен в своих повелениях: одной рукой он даровал, зато другой забирал еще больше; он слез с мула, поблагодарил жителей города и презентовал городу все, что было ему подарено. В церкви настало время почтить реликвии. Звонили колокола, и все кричали: «Слава благоденствию!» и «Да здравствует король!» – он повелел освободить узников.

Король Франции, вероятнее всего, не знал, что он возвращал свободу магистру Франсуа де Монкорбье, нарекшему себя Вийоном. Лишь присутствие Карла Орлеанского рядом со своим сувереном заставляет сомневаться в этом. Но ведал ли герцог, чем стал его гость былых времен?

А вот поэт знал, чем обязан Людовику XI. В начале «Большого завещания», тотчас после проклятия епископу Тибо, возникает похвала королю, похвала Создателю: