Эвелин Левер - Мария-Антуанетта

Измученная этими событиями, королева написала три письма Ферзену. Не осмеливаясь выразиться откровенно в первых двух, она использовала метафоры и аллегории, чтобы описать положение, в котором находилась королевская семья: «Ваш друг в ужасной опасности. Его болезнь прогрессирует с ужасающей скоростью. Врачи не могут ничего сделать. Даже самые опытные и знающие из них потеряли надежду. Мы также находимся в отчаянии. Сделайте со своей стороны что-нибудь и найдите людей, которые бы смогли нам помочь. Время не ждет». Через несколько дней она снова пишет ему зашифрованное письмо. «Я еще живу, но это настоящее чудо. День 20 июня был ужасен. Не только для меня, но и в большей степени для моего мужа. Он смог проявить твердость, однако опасность была слишком близкой в тот момент. Я надеюсь, что вы получите от нас эти новости. Прощайте. Сделайте что-нибудь для нас и не беспокойтесь». Несмотря на слежку и гонения, королева до сих пор получала письма Ферзена. Только он мог утешить и успокоить ее. Он сообщил ей последние новости о Брунсвике. Последний был готов к действиям: идти «прямо на Париж». Кроме того, Ферзен сообщил, что генералиссимус, прежде чем отправиться в поход, «издал манифест, от имени всех государств коалиции, которые признают Францию и Париж, в частности, виновными в нарушении европейского спокойствия». Убежденный в том, что внешняя угроза парализует действия революционера Ферзен видел в этом манифесте спасение королевской семьи. 26 июля он уточнил, что этот манифест содержит серьезные угрозы по отношению к революционерам. 28 июля он получил версию этого документа, известного в истории под названием «манифест Брунсвика», который на самом деле был задуман де Лимоном по идее Ферзена.

В то время как Ферзен активно действовал в Брюсселе, обитатели Тюильри после ужасов 20 июня вновь обрели надежду. Идея манифеста лишь подпитывала эту надежду. «Наше положение ужасно, — писала королева Ферзену 3 июля, — но я чувствую в себе силы и что-то мне говорит, что через несколько дней я буду спасена. Только эта мысль поддерживает меня. […] Когда же мы увидимся вновь?» Спустя три дня она погружается в тоску и беспокойство, думая о церемонии 14 июля, запланированной на Марсовом поле. Опасаясь убийства короля, Мария-Антуанетта сделала что-то вроде двойного нагрудника, который должен был защитить его от удара ножа. Однако король согласился надеть его только 14 июля.

Ферзен был не единственным, кто хотел спасти короля и его семью. Опасаясь одновременно и последствий вторжения и якобинцев, бывшие конституционники старались избежать падения монархии. Лафайет, который вступил в открытый конфликт с Собранием, и полагался на свои войска, предложил королю охранять его во время опасной церемонии 14 июля и сопроводить на следующий день в Компьен. Он собирался осуществить свой план с помощью Люкнера и открылся Монморену, а также губернатору Моррису. «Через 6 недель будет слишком поздно», — заявлял американец, который поддерживал Лафайета в его решении. Людовик XVI не показывал особой враждебности к этому проекту, но королева его отвергла. В действительности Мария-Антуанетта опасалась доверять конституционникам, которых она воспринимала серьезным препятствием на пути восстановления королевской власти. Люди, которые пользовались доверием короля и королевы, были ненавистны Лафайету. Аристократы рисковали всем ради восстановления старого режима. Предложение Лафайета было отвергнуто, и король подчинился ужасной случайности, он надеялся увидеть однажды в Париже немецкие войска. Роялисты убеждали себя, что поражение французской армии испугает парижан, которые станут мягче и податливее. Тем временем положение во французской армии усугублялось. Несмотря на вето Людовика XVI, национальная гвардия тысячами стекалась к Парижу, они приходили праздновать 14 июля. Якобинцы Парижа, решили взять на себя организацию этого праздника.

Церемония 14 июля проходила без прежнего величия. Король и королева, которые присутствовали на ней, были убеждены, что настали их последние часы жизни. «Выражение лица королевы никогда не исчезнет из моей памяти, ее глаза были полны слез; величие ее туалета, достоинство ее поведения создавали контраст со всем, что ее окружало. Толпа, собравшаяся на Марсовом поле, создавала впечатление, будто она собралась не для праздника, а для бунта», — писал Ферзен.

9 августа Людовик XVI был предупрежден о том, что восстание вспыхнуло повсеместно. Жители всех кварталов, пригородов и даже центральной части Парижа полностью вооружились. В руках федералов оказалось 5 000 ружей из городского склада, что представляло серьезную угрозу. Восставшие, придя в городскую Ратушу с намерением захватить слишком умеренных судей Коммуны, установили революционную Коммуну Парижа. В Тюильри сохранялось видимое спокойствие. Мандат отдал приказ об обороне дворца, прокурор Коммуны Родерер пришел к королю и сообщил, что 2 000 человек уже подняты и столица восстала. Через сорок минут послышался звон колокола монастыря кордельеров. Ему отвечали другие колокола. Все парижские церкви звонили в колокола.