Алексей Щербаков - Наполеон. Как стать великим

Самое простое объяснение такого нежелания дружить — в клановых корсиканских пережитках. Наполеон действительно был представителем другого клана. Да и отец Наполеона Карло Бонапарт был, по понятиям Паоли, «предателем». Потому что предпочитал жить с французами в мире.

Но согласитесь, трудно предположить в опытном политическом деятеле, пусть и провинциального масштаба, такую непроходимую ограниченность, понятную разве что в каком-нибудь неграмотном горном пастухе. Занятия политикой быстро отучают от подобной деревенской ксенофобии.

Видел в Наполеоне соперника? Но «ум, честь и совесть» Корсики и молодой, никому не известный офицер — персонажи совершенно разных весовых категорий. А ум и талант Наполеона всяко бы пригодился Паоли.

Проблема была в том, что на самом-то деле Наполеон уже был на Корсике чужаком. Хотя сам, возможно, до поры до времени этого не осознавал. Это похоже на один из рассказов Чехова. Приезжает студент на каникулы домой, в глухую провинцию. Он искренне рад видеть своих домашних, счастлив очутиться на родине. Но вскоре понимает: он для всех — совсем чужой человек. Они говорят на разных языках… Никак он не вписывается в местный пейзаж. Хотя очень этого хочет.

Вот и в случае с Наполеоном — то же самое. Бонапарт жил во Франции, бывал в Париже, прочел бездну книг. И потому, в глубине души, понимает: масштабы уж больно разные. Франция и Корсика…

Глаза Наполеона открываются быстро. Иллюзии рассеиваются. По сравнению с великими делами, творящимися на «материке», деревенские корсиканские страсти — детский сад. Это в мечтах Корсика была милой родиной. А в реальности — глухая дыра. Подобное отношение проскакивает в его работах времен пребывания на родине. И чем дальше — тем больше. Все более ясно он формулирует мысль: залог процветания родного острова — в совместном развитии с Францией. Понимал он и другое. Время подобных микроскопических государств, осколков средневековья — стремительно уходит. Накатывалось время империй. А политических недомерков все равно сожрут более крутые соседи. Как совсем незадолго до этого Россия, Австрия и Пруссия раздраконили Польшу. Разделили. Захотелось им так — и всё. Взяли и стерли страну с карты. А Польша-то — все-таки не Корсика…

Паоли, умный и чуткий человек, не мог не почувствовать настроений Наполеона. И конечно — не мог одобрить. Дело в том, что культовый корсиканский лидер был по своим взглядам законченным, непроходимым «самостийником». По сравнению с которым Стефан Бандера просто отдыхает. Паоли являлся типичнейшим «человеком одной идеи», на служение которой положил жизнь. Его политические взгляды были просты, как штопор. Пункт первый. Корсика должна быть независимой. Пункт второй. Если имеются какие-то вопросы, смотри пункт первый. И всё. Точка. Паоли даже не пытался задумываться, какой общественный строй он желает видеть на своем острове. И уж тем более — не пытался просчитать, сколько корсиканская «незалежность» продержится. Не волновали его такие мелочи!

Вот тут-то всегда и начинались расхождения. Любой местечковый национализм неизбежно скатывается к оголтелой ксенофобии. А если «местечко» еще и глухое — то обязательно дело сводится к идеализации «старых добрых обычаев». В этом случае перемены, происходящие в метрополии, автоматически проходят как «чуждое влияние». От которых стоит держаться подальше. Вот здесь и была зарыта собака! Наполеон, безусловно, являлся сторонником революции — и наступающих с ней перемен. Хотя бы потому, что лично ему они были выгодны. А вот Паоли был из тех бескорыстных людей, слуг идеи, которые оказываются порой хуже любых проходимцев. В том числе — хуже и для идеи, ради которой они жизнь кладут. Паоли на Корсике оказался в числе самых непроходимых консерваторов. Которые вопили, лишь только речь заходила о каких бы то ни было переменах.

И проблема здесь была даже не в том, хороши или плохи перемены, принесенные французской революцией. Даже если допустить, что они были кошмарны на сто процентов, как тогда казалось многим. Беда была в другом. Великая французская революция стремительно вкатывалась в неизбежный этап гражданской войны. Когда логика любого революционного правительства сводится к лозунгу: «Дави контрреволюцию!» Да и никакое революционное правительство не горит желанием «отпускать на волю» территории, доставшиеся ему в наследство от старой власти. Лидер английской революции Оливер Кромвель потопил в крови ирландское движение за независимость. В России в 1918 году Тихий Дон тоже решил отложиться, и большевики пресекли это почище Кромвеля. То, что тогда отпустили Прибалтику и Финляндию — это только «от плохой жизни». Грузию и Армению не отпустили. И там «самостийников» было полно. А во Франции уже шла война с мятежной «контрреволюционной» Вандеей. Перед тем, что там творилось, блекнут ужасы «разказачивания».