Ирина Ободовская: После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Конечно, каждый автор вправе иметь свою точку зрения. Но следует иметь в виду и читателей. А как раз в этом отношении еще одним и особенно неизвинительным недостатком книги Вересае­ва является то, что, приводя свои выдержки, он ограничивается только ссылкой на то, откуда каждая из них взята. А является ли она «достоверной» или относится к категории дымаичада — сплетен, слухов, легенд, — совершенно умалчивает. Тем самым ре­шать этот вопрос предоставлено автором той, очень широкой и, конечно, в большинстве своем менее искушенной, чем он, читате­льской аудитории, которую привлекла к себе — именем известного писателя и его заманчивым обещанием впервые показать в ней Пушкина, как «живого человека», а не «иконописный лик», — его книга. А получая вместо «живого» Пушкина вересаевскую — дву­планную — модель, она, как и сам автор, разочаровывается в своих привычных (якобы традиционно навязываемых, а на самом деле «иллюзорных») представлениях о величайшем национально-на­родном писателе, родоначальнике всей последующей русской классической литературы.

Просчеты (мягко говоря) того принципа, который, не способ­ствуя установлению истины, а, наоборот, удаляя от нее, был поло­жен Вересаевым в методологическую основу его первого труда о Пушкине, особенно рельефно дали себя знать в его втором труде — «Спутники Пушкина». Положив в основу ее все тот же собранный и систематизированный им свод свидетельств современников, Ве­ресаев здесь, выступая уже полностью как писатель, набрасывает целую галерею сжатых портретов-характеристик этих современ­ников, в большинстве своем находившихся в непосредственном общении с Пушкиным. Справедливость требует сказать, что по обилию собранного материала и по живости изложения этот двух­томник Вересаева и полезен, и читается с немалым интересом. Но и здесь намеренный отказ автора от критического подхода к при­влекаемым материалам привел к не менее, а порой даже более тяж­ким последствиям.

Едва ли не самое большое место отведено им в нем Н. Н. Пуш­киной. Но именно тут-то указанные просчеты, точнее (в данном случае это нельзя прямо не сказать) пороки, проявляются с наибо­льшей выпуклостью и силой. В резко отрицательной ее характери­стике автор, пожалуй, больше, чем где-либо, следует Щеголеву как своему «классическому» образцу. Но, к великому сожалению, «уче­ник» в данном случае превзошел «учителя». В рисуемом им образе Гончаровой-Пушкиной-Ланской он не находит ни одной сколько-нибудь положительной черты. Даже то, как мучительно пережива­ла она смертельное ранение мужа, Вересаев склонен, подходя к этому уже как врач, приписывать крайнему эгоизму ее натуры. А результатом и апогеем такого — сплошь отрицательного — отноше­ния является выдвинутая им версия истории и, главное, подопле­ки второго ее замужества. Из монографии Щеголева он заимство­вал рассказ иностранца де Кюльтюра о беседе с некоей велико­светской дамой, поведавшей ему о многочисленных любовных по­хождениях императора Николая I, который, получив от очередно­го предмета своих вожделений то, чего добивался, устраивал с по­мощью близких ему людей этой женщине брак, обеспечивая изб­раннику последующую блестящую карьеру, к полному удовольст­вию и его самого, и всех его близких. Именно в духе собеседницы де Кюльтюра объясняет Вересаев и приводимый им «целый ряд странностей», имевших место при выходе Пушкиной замуж за ге­нерала П. П. Ланского. А устанавливая между всеми этими «стран­ностями» очень на первый взгляд и логически и исторически убе­дительную причинно-следственную связь, автор сперва подводит читателей к выводу, а в конечном счете и сам прямо утверждает, что между Пушкиной и царем были близкие отношения, и «покла­дистый» Ланской как раз стал тем избранником, который охотно пошел на то, чтобы результат этих «очень нежных отношений... покрыть браком» с ней.

Однако на деле это искусно воздвигнутое здание оказывается построенным на песке. Все перечисленные его зодчим «странно­сти» взяты им, прямо со ссылкой на первоисточник, из воспомина­ний Араповой (кстати, Вересаев считает ее не крестной, а родной дочерью Пушкиной и царя, что, судя по ее воспоминаниям, она и сама была бы не прочь подсказать читателям). Он словно забыл, что в этой же своей книге неоднократно объявляет их насквозь «лживыми», а в главке-портрете, посвященном Наталье Николаевне, прямо пишет, что в сообщениях Араповой «нельзя верить ни одному слову».