Эрвин Бартман - Тяжелые бои на Восточном фронте [Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии, 1939–1945]

Когда Гитлер пришел к власти, мне едва исполнилось девять лет, и я, естественно, не мог знать о конечных целях НСДАП. А поскольку и большинство моих товарищей были примерно одного со мной возраста, то и они ничего не знали о тайных замыслах нацистов, когда добровольцами вступали в войска СС. Наше детство пришлось на годы правления Гитлера, когда он возродил гордость за Германию. А кто во времена национальной эйфории слушает мрачные предсказания пророков? История поставила нас перед выбором: поверить в фюрера, который обещал порядок и прогресс, или в идеалы советского коммунизма, которые просто заменяли одну форму принуждения другой. Многие в Германии, включая и моих родителей, выбрали Гитлера. Словно слепые, они окунулись в коричневый омут национал-социализма и были абсолютно счастливы.

Отечество не выбирают, это общеизвестно, но верно служить ему, по крайней мере для меня, было само собой разумеющимся. Для нас, молодых солдат «Лейбштандарта», война предложила возможность испытать приключения и победить большевизм, жестокий культ, угрожавший уничтожением всему цивилизованному миру. Мы в это искренне верили. По всей Европе – от Испании до Эстонии, от Скандинавии до Украины – молодые люди жертвовали своей юностью и своими жизнями. Они добровольно вступали в войска СС, поверив в величие наших вождей и не задумываясь о личной безопасности.

То, что не одни только немцы опасались большевизма, в дальнейшем продемонстрировала гонка вооружений, которая началась сразу после капитуляции Германии, если не раньше.

Если будет позволено, я задам только один вопрос: если бы Гитлер не начал борьбу с угрозой коммунизма, где бы тогда проходили границы Советского Союза? В своей книге «Дипломатия» Генри Киссинджер приводит слова Сталина, когда один из американских дипломатов поздравил его с взятием Берлина. С кривой усмешкой советский лидер ответил тогда: «Царь Александр взял Париж» [46].

Наши вожди, конечно, совершили чудовищные преступления против человечности, и теперь, задним числом, легко говорить, что обычные немцы должны были энергичнее выступать против Гитлера. Но даже те, кто вначале выступал против него, вскоре были поражены и загипнотизированы тем, насколько стремительно начала развиваться экономическая мощь Германии, и даже они стали горячо поддерживать НСДАП. Безусловно, каждый немец, живший в мало-мальски значительном городе, должен был знать о существовании концентрационных лагерей. Разве могли немцы не замечать толпы рабочих, трудившихся на полях или разбиравших завалы? Однако большинство жителей немецких городов, и я в их числе, представления не имели о существовании лагерей смерти. Мое соединение «Лейбштандарт» всегда находилось на передовой, мы постоянно противостояли врагу и не задумывались о том, что происходит у нас за спиной, в тылу. Даже если кому-то и было известно, что происходит с евреями, то было абсолютно невозможно протестовать против этого, не подвергая риску собственную жизнь, и мало кто решался на подобную смелость.

Взаимодействие с другими отделениями СС, особенно с СД и «айнзатцгруппами», ударило по репутации войск СС. Этот факт до сих пор наполняет меня горечью. Любое управление СС превратилось в настоящего козла отпущения для тех немцев, кому показалось целесообразным заявить о своей невиновности, возможно, чтобы таким образом заглушить чувство собственной вины. По праву победителей союзники объявили преступной всю организацию СС [47].

Конечно, я не могу поручиться за кристальную чистоту всех войск СС и даже за весь «Лейбштандарт». Могу лишь утверждать, что, пока я воевал в 4-й роте, мне довелось быть свидетелем героизма молодых солдат, искренне преданных своей родине. Я видел людей, которые стойко сражались и с уважением относились к врагу. Даже сейчас я продолжаю жить в соответствии с девизом, который был отчеканен на наших солдатских ремнях: «Моя честь называется верность».

Война по-прежнему посещает меня в моих снах. Даже сейчас, через 70 лет, мне снится, как падает от огня моего автомата русский солдат, только что поедавший сардины из банки, я вижу новобранца, нога которого болтается на нескольких сухожилиях, и слышу, как он просит меня пристрелить его, чтобы избавить от мучений. У любого нормального человека убийство себе подобных оставляет неизгладимую психологическую травму. Но в тех же снах мне являются незабываемые мгновения детства и лица моих дорогих погибших товарищей, которые время никогда не сотрет у меня из памяти. А еще я часто представляю фигуру орла, сидящего на парапете казарм училища в Лихтерфельде, его крылья распростерты, будто он собирается взмыть в небеса. Я смотрю на нашивку на левом рукаве со словами «Адольф Гитлер» и чувствую гордость в груди. По прошествии времени я вижу молодого солдата дивизии «Лейбштандарт», которым я когда-то был, жертвовавшего своей жизнью за фюрера со словами «Повиновение до смерти». Я так никогда и не смог избавиться от этого девиза, который непрошеной тяжестью давит мне на плечи. Он звучит у меня в ушах шепотом отвергнутого любовника, желавшего подчинить не сердце, а всю мою сущность. И ради своих извращенных целей ему удалось подчинить себе не худшую, а лучшую часть немецкой молодежи.