Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв. - Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

того, чтобы ей жилось на этом свете весело, приятно и уютно. Впрочем, и сам Всевышний, по ее понятиям, печется об этом. Обиженная доктором, она думала о том, что «хорошо бы ей уйти в монастырь: в тихие летние вечера она гуляла бы одиноко по аллеям, обиженная, оскорбленная, непонятая людьми, и только бы один Бог да звездное небо видели слезы страдалицы» (79).

Почти все герои рассказов из сборника «Хмурые люди» находятся зависимости не только от бытовых неурядиц, обстоятельств жизни, судьбы случая, но и профессии. Один смотрит на мир с точки зрения почтальона, другой оценивает его с позиции врача, третий неурядицы в гимназии расценивает в ряду роковых. Иными словами, человек жизнь свою сводит к профессии, а профессию к жизни.

У такого человека отсутствует высокая точка зрения на мир, «общая идея, или Бог живого человека» (7, 307). Именно так определил это герой рассказа «Скучная история», профессор Николай Степанович. А современный Чехову критик в рецензии об этом произведении уточнял: «всякая специализация, в том числе и ученая, умаляет человека, порабощает его случайностями, лишает понимания запросов жизни и, наконец, приводит к грустному сознанию, что жизнь им прожита не так» [76] Русское богатство. – 1890. – № 4. – С. 124. .

С этой точки зрения «Скучная история» является смысловым и композиционным центром всего сборника. Здесь так или иначе затрагиваются многие из тем, которые ставятся или проходят как в предшествующих, так и в последующих произведениях этого цикла. Получает дальнейшее развитие и углубление, в частности, мысль, которую подчеркнет Чехов, характеризуя одну из главных черт Николая Степановича: «Мой герой, — заметит писатель, — слишком беспечно относится к внутренней жизни окружающих и в то время, когда около него плачут, ошибаются, лгут, он преспокойно трактует о театре, литературе» (3,255).

Действительно, на всех и на все он всегда смотрел с точки зрения своей профессии. И свою будущую жену он полюбил когда-то за сочувствие к наукам, которыми занимался. Он не помнит, как выросли его сын и дочь. Да и в своих коллегах он всегда видел только специалистов и не интересовался их человеческими заботами. Обделил он вниманием и свою приемную дочь Катю, которую он особо выделял, вероятно, еще и потому, что она всегда интересовалась его университетскими делами. Николай Степанович прошел мимо жизни, чего-то самого главного в ней не понял, не научился жить с людьми, понимать их радости и горести и чувствовать их человеческое участие.

Итог его размышлений печален. Он приходит к выводу, который перечеркивает его прошлое, его занятия наукой и все его принципиальные жизненные опоры и установки.

«…Для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного.

В моем пристрастии к науке, в моем желании жить… нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или Богом живого человека.

А коли нет этого, то, значит, нет и ничего» (228).

Эта более чем суровая переоценка всего, чему Николай Степанович ревностно служил и поклонялся, помогает ему осознать, как безмерно его одиночество, и что у него нет семьи и главное — «нет желания вернуть ее» (201). Потерял он интерес к науке и чтению лекций, оравнодушел и к своему знаменитому имени. «Допустим,— размышляет Николай Степанович, — что я знаменит тысячу раз, что я герой, которым гордится моя родина; во всех газетах пишут бюллетени о моей болезни, по почте идут уже ко мне сочувственные адреса от товарищей, учеников и публики, но все это не помешает мне умереть на чужой кровати, в тоске, в совершенном одиночестве… В этом, конечно, никто не виноват, но, грешный человек, не люблю я своего популярного имени. Мне кажется, как будто оно меня обмануло» (226)

Это значит, что занятия наукой отвлекли его интеллектуальные и душевные силы от поисков «общей идеи», столь важной и нужной человеку. Ему теперь ясно, что расположением и вниманием со стороны окружающих людей он зачастую пользовался как известный ученый, а не как человек, личность, индивидуальность. И он понимает, что привязанности подобного рода непрочны, недолговечны. Чехов написал однажды А. С. Суворину: «Вы и я любим обыкновенных людей; нас же любят за то, что видят в нас необыкновенных… Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей. Отсюда следует, что если завтра мы в глазах добрых знакомых покажемся обыкновенными смертными, то нас перестанут любить, а будут только сожалеть» (3, 78).