Вячеслав Кондратьев - Искупить кровью

Комбат резко повернулся и направился к своему "помощнику и политруку, стоявшим в стороне.

- А вы, вояки, поняли, что я сказал? - негромко спросил комбат.

- Поняли, - враз и упавшими голосами ответили оба.

- Как вел себя Пригожин в бою, политрук?

- Хорошо, товарищ майор.

- Хорошо? - усмехнулся комбат. - Ежели б хорошо, то не здесь бы вы были, а там, в деревне. Ты вот что мне скажи, политрук, вернется твой ротный сюда?

- Если останется живым конечно...

- И ты веришь этому шибко грамотному? Не отвечай сразу, подумай.

Политрук мучительно задумался: какой ответ хочет услышать от него комбат?

- Подумай, - продолжил комбат. - Разве обязательно командиру роты в прикрытии оставаться. Сержанта бы оставил с бойцами, а сам роту обязан вывести. Но он знает, что его ждет расстрел. Так, может, не зря остался-то? Плен предпочел?

- Не может этого быть, - уверенно и без робости сказал помкомбат.

- Ты помалкивай. Я политрука спрашиваю. Отвечай, комиссар.

- Не знаю... Офицерский сынок он... Мать дворянка. Говорил он мне... Не знаю...

- Заладил - не знаю, не знаю. А я вот знаю, как волка ни корми, он все в лес глядит.

- Какая чепуха! - выскочило у помкомбата.

- Не чепуха, - оборвал его комбат. У меня к этим интеллигентам, инженерам всяким доверия нету. Что у них на уме - не знаю и не понимаю. Так вот, уверен я, не вернется ваш Пригожин. Не вернется. Сколько с ним бойцов осталось?

- Человек двадцать, по-моему. Двое пожилых, связной его и еще остатки взвода Сысоева, сержанта.

- Ну, все ясно. Командовать ротой ты, помкомбат, будешь. И ты политрук, пойдешь. Тебе в плен нельзя, шлепнут немцы сразу, сам знаешь. Для тебя одно - смерть или победа. Понял?

- Понял... Но поцарапан я, товарищ майор. В предплечье ранен...

- Злее будешь. Не с такими ранами воюют. Вот дождемся боеприпасов, и пойдете искупать кровью.

- А если вернется Пригожин? - спросил помкомбат.

- Пригожина для меня нет на свете, вернется, не вернется. Ежели придет - расстреляю саморучно перед строем. Другим и вам наука. Чего побледнели? Вы на войну пришли или в бирюльки играть? А на войне как на войне. Сантименты всякие да слюни - ни к чему. Нам Родину надо отстоять. Принимай, лейтенант, первую роту. И ты, комиссар, иди к людям. Разъясни, что обратного хода для них нет. Не возьмете деревню, добра не ждите.

Не бодро отошли они от комбата. Пошатывало обоих. И тошно было на душе. Не дойдя до роты, присели и закурили. Единственная отрада, единственное, чем поддержать нервы можно. Хорошо, помкомбат вспомнил, что осталось у него во фляге, висевшей на ремне, немного водки. Отцепил от пояса, протянул политруку. Тот выпил, как воду, не ощутив ни запаха, ни крепости, только через минуты две, когда затеплело в желудке, понял, что выпил сорокаградусной. Чуть-чуть полегчало на душе и разомкнулись уста.

- Ты понял, лейтенант, на смерть же нас посылают?

- А мне уже все равно... Я ждал, что комбат под трибунал подведет... Вообще за этот день и ночь столько было...

- И главное, не взять нам деревню. Ни за что. Так под нею все и ляжем. А мне, ежели еще ранят, стреляться придется... Вот знаю, а как-то не верится, что всего два часа жить осталось. А тебе?

- Мне тоже... А может, возьмем?

- Нет, исключено... Один раз взяли чудом или дуриком, как один боец сказал, второй раз не выйдет. Немцев туда сейчас набилось тьма. Не отдадут.

- Так что? Может, чтоб не мучиться, сейчас пулю в лоб? - странно спокойно спросил помкомбат и хлопнул себя по кобуре.

- Нельзя, лейтенант. Надо перед смертью хоть уважение к себе не потерять.

- Слова-то хорошие. А Пригожина предали, политрук. А зачем? Перед смертью-то? Надеялись, что отпустит вас комбат в санроту? Гадали, что он хотел от вас услышать? Понял я...

- Прав ты, лейтенант. Проявил слабость. Но понимаешь, чего я за это время не пережил... Скажу честно, обрадовался, когда руку пулей царапнуло... Человек же я. Не железный, а как и все. Виноват перед Пригожиным. Перед ним уже не покаешься, хоть перед тобой. Как на духу - виноват, черт меня дернул...

- Теперь, если и вернется Пригожин, его комбат уже без всяких колебаний хлопнет - сынок офицерский, мать дворянка... И чего это он перед вами разоткровенничался?

- Сам удивился... Сказал он, правда: разве дворяне плохо Россию защищали во всех войнах, и кто такой Кутузов, Суворов, как не дворяне... А потом мы же с ним, уж если честно сказать, в живых остаться не надеялись...

Глотнули они из фляги еще, до донышка опорожнили и поднялись, не зная, как и вести себя перед людьми, какие слова говорить, как им в глаза глядеть?