Григорий Коновалов - Как женились Чекмаревы

Но Игнат не оправдал его ожиданий - не закукарекал.

Когда в полночь отвалил баркас со стариками и детьми, Гоникин и Катя переглянулись - нарушили приказ Чекмарева-сына: остались на этом берегу. Сели на белевшем, ошкуренном, промытом и просушенном стволе давно выброшенного тополя. Гоннкпн закурил.

- Зачем осталась? Я-то потому, что ты осталась.

А ты? С ним хочешь встретиться?

- Вдруг не увижу его больше, а надо что-то сказать эму. Кажется, я виновата перед ним, а в чем вина моя - ие знаю.

- От виноватости далеко ли до... примирения. А?

Катя отодвинулась, внимательно посмотрела в его лицо.

- Какого примирения? Мы с ним не ссорились. Так что-то недоговаривали...

- Я хотел сказать - далеко ли, ну, одним словом, я не хочу ваших встреч.

- Тебе надо пожить одному, сокол ты ясный.

Она встала, застегивая куртку.

- Ну, пойдем хоть... не прощание... Катя, пойдем.

На полянке меж осинок сели. Он запрокинул ее голову. Горячие губы пахли мятой.

- Если ослепну, все равно по запаху узнаю тебя, Катя-Катюша. Пахнут плечи солнцем и тобою.

Туманились пригашенные ресницами ее глаза, руки блуждали в его волосах, поцеловала в лоб, щеки вроде крадучись, оглядошно. Потом вытянулась рядом, закинув руки за голову, говорила домашним голосом, с едва уловимой озорной угрозой:

- Возьму да и рожу тебе сына, а? Попробуй тогда покинь нас. Побоишься накажут. Ревмя реви, а живи...

Ведь ты боишься наказания?

- Если я перестану любить тебя, то что же сделает меня более несчастным?

- Что? Что? Как это умно!

- Когда-то я посмеивался над эмоционально распахнутыми: ах, любовь до гроба! Голосят, как деревенские на похоронах, чтобы слыхали все чувствовать умеем. А оказывается, можно так привязаться к человеку, что...

потерять его - все равно что неизлечимо захворать. Бегут от двух крайностей: когда невмоготу плохо пли невмоготу хорошо. У нас с тобой будет все нормально, Катюха.

Ловя лениво руки его, Катя сказала спокойно:

- Нет, это хорошо, что надо расставаться: будешь дорожить... - она зевнула, проваливаясь в забытье.

Запах дыма разбудил ее. Все еще темнилась ночь. Гоникина не было рядом.

Внпзу скрипели доски ппрса, слышались тяжелые, грузноватые шаги. Кто-то кашлял в предутреннем дремотном томлении. Горлицы пролетели над головой.

С горки из-за кустов Катя увидела Афанасия: стоял на берегу, подняв лицо, заблудился взглядом в зеленоватой за Волгой рассветной дали.

Катя спустилась по козьей тропе к реке.

Недалеко от зенитной батареи он один сидел на кампэ у темной щелп, курил.

Придерживая висевшую за спиной винтовку, она нагнулась, всматриваясь в его сухощавое лицо.

- А вот и я, Афанасий Игнатьич.

- Вижу, - не сразу отозвался он. - Ну?

- Перевезла детей.

- А кто позволил вернуться.

В душе Кати была одна незащищенная, больно уязвимая тайна: ничто не могло так обидеть ее, как жалость идя особое снисходительное внимание к ней, как существу слабому. Больше всего боялась она сейчас, что пожалеют ее:

мол, не женское дело стоять насмерть. И в то же время она не находила и не решалась искать в себе духовные силы на исключительные поступки. Многие ее сверстницы покинули поселок - одни до приказа стоять насмерть, другие после приказа. Приказ относился к армии. Некоторые остались. Если бы никто не остался, она бы тоже уехала за Волгу.

- Не я одна задержалась, так что никакого пндпвпдуалпзма нет.

- Махровый анархизм. Приказ не выполнили. Почему?

- А потому... вы-то остались.

Докурил не спеша, встал, набросил свою шинель на ее плечи.

- Вот еще! - ворохнула она плечами. - Маленькая, чго ли.

Он поднял упавшую шинель, встряхнул и снова прикрыл плечи Кати. Вглядываясь в гудевшее самолетами иебо, потеснил ее к щели в каменистом берегу.

14

В двенадцатом часу ночи Игната Чекмарева едва добудилась Варя. Нехотя отвалился он от ее теплого тела, вылез из мягкой постели.

- Не стели перину, Варя, - кости болят в мягком.

Разминаясь от устали и недосыпания, шел Игнат в ночную смену на заводик лечить покалеченную военную технику. На темных улицах встречал знакомых патрулей народного ополчения шутками:

- Иван, да ты все еще тут? А я-то чаял, Гитлера вяжешь, на суд волокешь.

- Был я, Игната, у фюрера, уговаривал добром сдаться, так нет, я, говорит, крестец русскому Ивану сломаю, и будет Иван тысячу лет на локтях ползать... А у меня уши распухли, голову к земле тянут.

Игнат достал кисет.

- Подыми, опухоль опадет.

Вспышка зажигалки озарила в полутьме кособоко съехавшего с фундамента дома патруля.