Павел Басинский - Страсти по Максиму. Горький - девять дней после смерти

Горький в письме к Груздеву вспоминал это так:

«Постановление суда Духовной консистории было сообщено мне через полицию, и был указан день, час, когда я должен явиться к протоиерею Малову для того, чтоб выслушать благопоучения, кои он мне благопожелает сделать. Я сказал околоточному надзирателю, что к Малову не пойду, и получил в ответ: “Приведем на веревочке”. Эта угроза несколько рассердила меня, и, будучи в ту пору настроен саркастически, я написал и послал Малову почтой стихи, которые начинались как-то так:

Попу ли рассуждать о пуле?

Через несколько дней студент Дух<���овной> академии диакон Карцев сообщил мне, что протопоп стихи мои получил, рассердился и направил их в Дух<���овную> консисторию и что, вероятно, мне “попадет за них”. Но – не попало, и лишь весною, в селе Красновидове, урядник предъявил мне бумагу Дух<���овной> консистории, в которой значилось, что я отлучен от церкви на семь лет».

Это письмо написано не ранее 1929 года. Возможно, Горький еще не знал, что в 1928 году в Казани вышла книга местного краеведа Н. Ф. Калинина «Горький в Казани. Опыт литературно-биографической экскурсии». Но в любом случае, он знал о ней в 1934 году, читал ее и потому описал свое отлучение от церкви в новом письме к Груздеву гораздо более подробно.

«Правильнее, пожалуй, будет сказать, что меня не судили, а только допрашивали, и было это не <���в> Духовной консистории (как написал И. А. Груздев. – П. Б. ), а в Феодоровском монастыре. Допрашивал иеромонах, “белый” священник, а третий – Гусев, проф<���ессор> Казанск<���ой> дух<���овной> академии. Он молчал, иеромонах сердился, поп уговаривал. Я заявил, чтоб оставили меня в покое, а иначе я повешусь на воротах монастырской ограды».

Отсюда становится более понятным довольно темный момент в биографии Пешкова, его отлучение от церкви. Как громко звучит: отлучение от церкви! На семь лет! Впрочем, в том же письме к Груздеву Горький пишет: «…в 96 г. протоиерей Самар<���ского> собора Лаврский, – “друг Добролюбова”, называл он себя, – сообщил мне, пред тем, как венчать с Е<���катериной> П<���авловной>, что срок отлучения давно истек, ибо отлучен я был на четыре года».

Но всё равно. Отлучен! Раньше Толстого!

Илья Груздев в книге «Горький и его время» иронизирует над профессором Духовной академии Гусевым: «Какого рода был этот профессор, можно судить по тем брошюрам, которыми он наводнял Казань: “Необходимость внешнего Богопочтения”, “О клятве и присяге”, “Религиозность – опора нравственности” и т. п.».

Александр Федорович Гусев служил профессором апологетики христианства в Духовной академии и был автором множества книг и статей: «Дж. Ст. Милль как моралист» (1875), «О Конте» (1875), «Христианство в его отношении к философии и науке» (1885), «Необходимость внешнего благочестия (против Л. Н. Толстого)» (1890), «Л. Н. Толстой, его исповедь и мнимо-новая вера» (1886–1890), «Нравственный идеал буддизма в отношении к христианству» (1874), «Нравственность как условие истинной цивилизации и специальный предмет науки (разбор теории Бокля)» (1874), «Зависимость морали от религиозной или философской метафизики» (1886) и др.

Следовательно, Пешкова, сироту без определенного места жительства, нахамившего (увы, это так!) в не очень остроумной форме пожилому протоиерею, допрашивал не последний в городе человек.

Что касается работы А. Ф. Гусева о «внешнем благочестии», направленной против Л. Н. Толстого, – это было действительно не лучшее из его сочинений. Однако необходимость наводнять такими брошюрами Казань, очевидно, была. И тому свидетель сам Горький. Именно он в «Моих университетах» вспоминает о появлении в Казани «толстовца», который произвел на Пешкова очень плохое впечатление.

В Феодоровском монастыре Пешкова не допрашивали, а уговаривали раскаяться, принести извинения протоиерею и принять епитимью. Алексей упорствовал, загоняя всех в тупик. В сущности, за написанные стихи он мог подлежать и гражданскому наказанию, вплоть до телесного. Тем более что он уже был под подозрением полиции.

Угроза повеситься в монастырской ограде стала последней каплей в чаше терпения духовных лиц. Та мера наказания, которую избрали они, для Алексея была пустяком. На полученную уже в Красновидове бумагу об «отлучении» Пешков откликнулся ехидными стихами: