Алексей Мясников - Зона

В нашей бригаде большинство парней жили в деревенских домах, со своим хозяйством — они привычны к работе, в отличие от меня, скажем, они и на ямах хотели бы поработать. Да руки отваливаются. Здоровые парни, безделье им тягостно, душа просит занятия, но такая работа хуже безделья, отшибет, кого хочешь. Надо же быть врагом себе, чтобы, как например, осенью, рыть яму в болоте, стоя в воде и зная, что никогда ты ее не вычерпаешь и не выроешь. Или сейчас зимой, каково долбить мерзлоту в час по чайной ложке, когда летом, посуху мы бы спокойно сделали земляные работы самое большее за месяц? Половина отрядов сидит без работы, стройка эта спроектирована давно, ее уже начинали да бросили, почему нельзя было летом вырыть ямы и траншеи, закрепить фундамент? Где техника, экскаватор? Где-то ржавеет, простаивает, почему нельзя пригнать хоть поломанную? Шоферов и умельцев на зоне полно, гараж, станки есть, ее бы тут и отремонтировали в охотку, есть же любители в технике покопаться, все лучше, чем в земле. Нет, кирка и лопаты, осенью да зимой. Да прораб наш Пылинов мучается с проектом: вот если дадут бетонные панели, то фундамент будет такой-то, а если кирпичная кладка, то траншеи надо другие. Черт его знает, что ему дадут, промаешься в мерзлоте, а потом переделывай. Работа коту под хвост, поэтому и сам Валерий Александрович нас не торопит, ждет, когда где-то там прояснится. Можно работать бесплатно, хотя бы для того, чтоб размяться, но ведь должна же быть и какая-то польза, а зря не работается.

Кстати, о плате. Никакой заинтересованности. 50 % хозяину, вычеты за питание и робу, то, что остается, это, конечно, не стимул, но если действительно остается, то еще можно работать. Полный месячный ларь — 7 рублей, копилка на лицевом счету — пригодится после освобождения. Так не дают! В первый месяц на стройке мы сгоряча на самом деле работали, записали на счет чистых 40 рублей. И второй не волынились, надеясь, что меньше не будет, а подоспела ведомость расписываться — ни хрена, рублей по нескольку. Бухгалтерша туманно говорит о каких-то вычетах, вольняк развеял туман — влезла в наряды оперчасть и резанула зарплату. Просто так, чтоб не баловать. Тут мы и забились в вагончик и не вылазили, да еще слякоть осенняя, третий месяц практически ничего не сделали, а в ведомости снова что-то около 40 р. Пылинов нормально закрыл наряд, без оперов. Потом жаловался, что дали опера ему взбучку. Следующий месяц подморозило, мы еще поработали, чтоб не подводить вольняка и отработать опять сороковик. Совсем ничего не начислили, никому. Что за дела? Опера задержали наряд. Зачем, как они там перекроили, взяли ли долю хозяйскую — нам не докладывают, но не заплатили ни гроша, даже на ларь. И больше мы почти ничего не зарабатывали. Да и не пытались. Какой смысл, если зарплатой распоряжается оперчасть? Если платят не по труду, нам даже расценки не довели, не по нарядам, а по указке вечно недовольных оперов, т. е. никак не платят. На соседних промках, где проволоку волочат и на станках работают, начальство посолиднее, и система оплаты отлажена, тоже не густо, но там хоть примерно знают, за что и сколько получают. А мы вновь организованы, кроме прораба другого начальства на стройке нет и, чтоб все было правильно, взялись руководить менты. У них своя наука организации труда. По ней была и отдача. Стоит мент — мы на ямах, ушел — мы в будке. Отлеживаем бока, изнываем от безделья, но на ментов работать добровольцев не было.

Чем же все-таки занимались люди у печки? Первое дело — поспать. Святое дело, единственный способ отвлечься от зоны, своего рода условно-досрочное освобождение или побег, как хотите, но человеком здесь себя чувствуешь, только когда спишь или дремлешь. Потом рассказывают, кому что снилось. Чаще снится что-нибудь с воли. Кто как ни жил, а тоска, воля есть воля, каждому есть, чего вспомнить. Особенно болтливы не те, кто постарше, казалось бы им есть, о чем поговорить, нет, больше вспоминают и рассказывают кто помоложе.

В зековской бригаде обязательно находится балагур, был и у нас такой — Шурик Шмырев. Лет 20, худой, носатый, бегая с одного на другого черными глазами, он молотил без остановки. Рассказывал о том, как он жил. Через неделю мы все про него знали, и про мать, и про отца, и про бабушку, и всех друзей, и всех соседей. Больше всего любил поговорить о женщинах, их у него было две, что-то там за всю его сознательную жизнь две девчонки, и он бесконечно рассказывал, о чем они говорили, куда ходили, где и что пили и т. д. и т. п. Его спрашивали: ты хоть одну из них трахнул? Мышиные глазки враз останавливались, и Шурик смущенно отвечал: нет. Что характерно: что бы он ни балабонил, он никогда не врал.