Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Конечно же, частью визита был осмотр конюшен и хозяйственных построек, а также прогулка по парку. Возле замка был небольшой пруд с плавающими по нему лилиями. Беседа была непринужденная, оживленная и легкая. Оказалось, что меня оставляют на ночь, и для этого была приготовлена отдельная комната, в которой, (естественно!) находилась зубная щетка. Так как особого приглашения не было, то свою я не брал. Перед ужином мы собрались в гостиной, где был подан аперитив. После того как пробил гонг, мы направились в столовую. Дамы сопровождались мужчинами. Надо было поклониться ближайшей к вам даме, подать ей руку и проводить к столу. Стол был круглым и достаточно большим, чтобы за ним могли удобно расположиться 12 человек. Блюда были приготовлены из продуктов военного времени и совсем не «аристократическими». Их поднимали из находившейся внизу кухни на специальном подъемнике, а затем укладывали на вращающуюся подставку посередине стола. Таким образом, отпадала необходимость передавать блюда по кругу.

Для нас, молодых людей, это был веселый вечер, который продолжался до поздней ночи. В годы своей молодости я мог, когда надо, выпить как следует и не потерять контроля над собой. Так что вечер я провел с огромным удовольствием. Утром, в назначенное время, я был на своем месте за завтраком, который подавался «по-семейному» за тем же круглым столом. После этого я сказал, что собираюсь вернуться в Швейдниц. Граф хотел предоставить в мое распоряжение ландо с кучером, но я в вежливой форме отклонил это предложение. Мне действительно было необходимо пройтись пешком, и в это чудесное майское воскресенье я с нетерпением ожидал прогулки по тихой проселочной дороге.

Я так рассчитал свой путь, что пришел в офицерскую столовую как раз к обеду. По дороге я перебирал в голове свои впечатления от вчерашнего дня, думал о предстоявшей неделе и предвкушал встречу с Гизелой.

Дело в том, что уже несколько раз после обеда в офицерской столовой я стремился поскорее попасть в кафе на городской площади. Там я давно заприметил девушек-гимназисток, которых можно было легко узнать по их портфелям и разговорам. Не прошло еще и трех лет после того, как я сам ходил в гимназию, и мне доставляло удовольствие наблюдать за оживленным разговором этих девушек. Одна из них мне особенно понравилась, и вскоре я влюбился в нее. Ей было только 17 лет, у нее были каштановые волосы и чудесное открытое лицо, веселое и в то же время серьезное. Конечно, я не знал ее и не знал, как к ней подойти. Я подъезжал к гимназии на велосипеде к окончанию уроков. Несколько раз мне удавалось ее увидеть, и я заметил, что она заметила меня. Она носила свои густые волосы так, что они закрывали лоб, глаз и щеку, и откидывала их назад, как встряхивает гривой скачущий жеребенок. Не могу выразить, как мне нравилось это движение, которое запечатлелось в моей памяти на всю жизнь. Ее глаза были одновременно карими, серыми и зелеными, с темной радужной оболочкой. Мне они говорили о глубокой проницательности, необыкновенной нежности, о безмерной доброте и теплоте сердца.

Вечером 9 мая, по счастливому совпадению, я смог поговорить с ней при особенно трогательных, памятных для меня обстоятельствах. Я проходил мимо церкви Освобождения, которая была построена в знак благодарности по случаю окончания Тридцатилетней войны. Большое, просторное здание на деревянном каркасе было окружено старыми липами, у которых только начали появляться первые зеленые ростки. В похожем на парк церковном дворе и прилегающем к нему кладбище я почувствовал настроение этого вечера, и меня охватило чувство тоски и желания. Я вошел в церковь, из которой доносились аккорды хорала. Старясь не помешать молящимся, я не стал искать места на скамье, а прислонился к колонне. Мой взгляд обернулся на девушку, и я узнал в ней Гизелу. Она наклонила голову и сложила руки. То, что она находилась там, меня удивило. Оказалось, что она пришла навестить могилу своей матери, которая умерла через несколько дней после ее рождения. Хотя служба еще продолжалась, она покинула церковь. Я последовал за ней, держась от нее на почтительном расстоянии. Я увидел, как она остановилась у могилы, могилы своей матери, и только тогда, когда она пошла дальше и стала приближаться к воротам кладбища, я подошел к ней и заговорил. Она посмотрела на меня своими большими глазами. Они говорили о серьезности, удивлении и, как мне показалось, выражали мягкий упрек. Но возможно, что я ощущал это только потому, что чувствовал себя незваным гостем.