Вячеслав Зорин - Незамкнутый круг

- Ах! - говорили мы. - Пусть всегда будет так! Будем здесь сидеть всю ночь и испытывать обостренное чувство прекрасного! Давайте выпьем водки, чтобы оно еще больше обострилось!

Через некоторое время мы ощутили, что к чувству прекрасного примешивается еще одно чувство, которое тоже обостряется. Нам вдруг захотелось есть.

Еще через некоторое время это новое чувство обострилось настолько, что затмило собой чувство прекрасного. Луна слегка потускнела, туман начал рассеиваться, и мы вспомнили, что где-то тут, на берегу есть огород, на котором что-то растет. Магазин давно был закрыт. Даже если бы он был открыт, мы бы все равно его не нашли, а если бы даже и нашли, то ни за что не вернулись бы сюда, к костру потому как ночь, а фонари на здешних улицах оказались не очень-то популярны. А если мы сюда не вернемся, то потеряем Витю, а если мы потеряем Витю, мы потеряем единственную надежду как-то устроиться на ночлег, а если мы потеряем единственную надежду устроиться на ночлег, то мы сильно расстроимся, а если мы сильно расстроимся, нам захочется выпить, а выпить скоро будет нечего, потому что магазин закрыт.

Майк с Володенькой вернулись с огородов не скоро, перепачканные землей с ног до головы. В этой земле они обнаружили картошку и чеснок. Картошка отправилась печься в костер, а мы присели на лавочку и выпили, чтобы вернулось подавленное чувство прекрасного, закусили чесноком.

... Мы уже не думали о завтрашнем дне. Зачем? Не было ни прошлого, ни будущего. И мы допили водку.

... Мы сидели на лавочке и кушали пионеров идеал с чесноком. К нам приходили люди. Много людей, и все разные. И со всеми мы ласково беседовали. И всем было хорошо.

Пришел Витя.

- Вот, - сказал Витя, - там за огородами есть сарай. Он немножко недостроен, потому что тот, кто его строил, отбывает сейчас срок за совершенное им уголовное преступление. Вот вернется - достроит, а пока сарай ничей, и в нем можно прекрасно жить.

Вот и хорошо. Вот все и устроилось. А мы и не боялись. Чтобы мы не замерзли холодной северной ночью и совсем были похожи на партизан или на дезертиров, Витя принес несколько старых матросских бушлатов. Наутро Витя уезжал. Мы оставались сиротами.

Конец этого длинного дня я помню уже не так отчетливо, как хотелось бы.

Как нас привели к сараю, я уже совсем не помню. Как будили Володеньку, который тихо и незаметно уснул на скамеечке - помню смутно.

Сарай этот стоял (а, может быть, и по сей день стоит в ожидании мемориальной доски) у подножья склона, на котором мы начали праздничный банкет. Он был окружен участком, совершенно заброшенным и заросшим сорной травой. За этим участком был еще участок, а за ним - речка с неприступным камышовым берегом...

Но это я все выяснил утром. Утро - это вам не вечер! Утром светло и пить хочется. Опять я вперед забегаю...

В сарае было темнее, чем на улице, и мы сожгли не один десяток спичек, прежде чем получили представление о том, где находимся.

Вообще говоря, "сарай" - это громко сказано. Что хотел построить человек, совершивший уголовное преступление, понять было трудно. Психология преступника сложна, прав был Федор Михайлович.

Для собачьей конуры строение было чуть-чуть великовато. Для дачного домика оно тоже не подходило, так как внутри было тесно, как в отделении плацкартного вагона, следующего из Жмеринки на Жмеринку через Жмеринку (есть такой поезд).

Сразу у входа, уже внутри домика, мы наткнулись на лесенку, ведущую на чердак, до которого было буквально рукой подать. На грязном занозном полу лежал обезображенный труп дивана, расчлененный на две части: спинку и сидение, так что два спальных места уже было. Третий мог спать на чердаке. Этим третьим оказался я.

Ради товарищей я пошел на смертельный риск, не имея еще, правда, об этом представления.

Я взял бушлат, и, собрав остатки тающего сознания, влез на чердак, где было еще темнее, чем внизу.

Едва мое тело приняло горизонтальное положение, сознание покинуло меня, и я растворился в темноте ночи. Северной, а потому - холодной.

* * *

4. Когда я очнулся, был уже рассвет...

... Дождливая, а потому - сырая.

Когда я очнулся, был уже рассвет. Об этом говорили фиолетовые щели на крыше. Сквозь них сочился холодный утренний свет, позволивший мне быть сильно удивленным тому, что то, что должно было случиться - не случилось. А что же должно было случиться? А случиться должно было то, что вчера или прошедшей ночью я должен был упасть вниз головой на Володеньку или на Майка, сломать себе шею или получить в лучшем случае, нервный шок.