Каринэ Фолиянц - Сентиментальные прогулки по Москве

Из дневника Д.Фикельмон, хорошей приятельницы Александра Сергеевича: «Он в нее очень влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, – он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».

По воспоминаниям современников, поэт старался никогда не становиться рядом со своей молодой женой, чтобы не вызвать насмешек своим невеликим ростом. Но все равно... Вот что пишет другая знакомая Пушкина – Е. Е. Кашкина своей кузине П. А. Осиповой: «Когда я встречаю его рядом с его прекрасною супругою, он мне невольно напоминает портрет того маленького животного, очень умного и смышленого, которое ты угадаешь без того, чтобы мне его назвать».

Страдал ли сам Александр Сергеевич от своей «некрасивости», особенно в сравнении со своей блистательной «половиной»? Нет. Думается, что он был занят другим. Еще одна современница, знавшая Пушкина, В. А. Нащокина вспоминала: «Любовь его к жене была безгранична. Наталья Николаевна была его богом, которому он поклонялся, которому верил всем сердцем, и я убеждена, что он никогда даже мыслью, даже намеком на какое-либо подозрение не допускал оскорбить ее».

Красота жены была для поэта чем-то большим, чем просто физическая красота женщины. Это воплощение дара божьего, нечто сверхпрекрасное, сверхвеликое, перед которым он преклонялся!

А вот – высказывание известного писателя, графа В. Сологуба:

«Много видел я на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной. Но никогда не видывал я женщины, которая бы соединяла в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши! Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении...»

И снова строки из письма Долли Фикельмон Вяземскому:

«Пушкин у вас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность...»

Долли, Дарья Федоровна Фикельмон, оказалась в какой-то степени пророчицей...

«Милое творенье (выражение Василия Жуковского, очарованного женой друга) – Натали» любила своего Александра и хорошо понимала, что такое – выйти замуж за Поэта. Она, кстати, редко называла его по имени – только при очень близких друзьях. Все вполне понятно при такой разнице в возрасте и том уважении, которое она испытывала к нему, тем более, воспитанная матерью в традиции почитания старших!

Александра Арапова, дочь Наталии Николаевны от второго брака, вспоминала о том, как мать рассказывала ей про первые месяцы жизни в роли замужней дамы: «Часто по утрам она сидела в гостиной с вязаньем и вышиванием совершенно одна, ей не с кем было и словом перемолвиться, потому что муж ее имел обыкновенную привычку запираться после завтрака в кабинете и писать часов до двух пополудни, а она не смела и не хотела мешать ему, запрещая и прислуге шуметь и беспокоить барина понапрасну Весь дом ходил на цыпочках!» – с юмором заканчивает Александра Петровна.

В свои семнадцать неполных лет прекрасная Натали стала хозяйкой большого и светлого дома, почти всегда наполненного смехом и говором гостей, которых надо было встречать неизменной улыбкой, накрытым столом, горячим чаем и приветливым словом, независимо от того, каково настроение и самочувствие...

Лето 1831 года Пушкины проводили в Царском селе. На одной из прогулок «поэтическая чета» повстречалась с четой императорской. Вот что об этом писала сестра поэта Ольга Сергеевна: «Императрица (Александра Федоровна, жена императора Николая I – Ред.) в восхищении от Натали и хочет, чтоб она непременно появлялась при дворе. Моя невестка не в восторге от этого, так как умна, но она настолько любезна и прекрасна, что поладит и с двором, и с Императрицей».

Конечно, она поладила, конечно, блистала на балах, но Пушкину это не совсем нравилось... И связано это было не только с пресловутым камер-юнкерским званием, пожалованным ему императором для того, чтобы видеть чаще во дворце его жену-красавицу. Но и, вероятно, с тем, что государственная служба тяготила Пушкина, вольного поэта, любимца муз. Ведь Николай I назначил после этой нечаянной летней встречи Пушкину официальное жалованье, поэт получил от Государя задание писать историю Петра Великого и Пугачевского бунта. Находясь на службе в архивах, в дальних поездках по Уралу и Оренбуржью, Пушкин уже не мог позволить себе, как прежде, засесть, запершись в Болдино или Михайловском, и писать, писать, писать...