Глеб Скороходов: Алла Пугачева. Встречи с рождественской феей

Стало ясно: все это привлечение новых талантов, этот грандиозный постановочный размах. Эти благородные цели дружбы между народами и даже постулаты, завещанные Богом, все это прекрасно и хорошо. Но для тех, кто пришел в необъятный зал киевского Дворца спорта, как и для тех, кто неотрывно просидел три часа у телевизора, дело обстояло проще — они пришли на Пугачеву.

Какой поднялся скандеж, спровоцированный Галкиным, сказавшим, что Алла приготовила новую юмористическую песню. Как дружно и весело смеялся зал признанию примадонны:

— Есть такая песня. Я, правда, собиралась петь ее на юбилее, когда мне будет восемьдесят лет, а сегодня, в шестьдесят, рановато, я считаю.

И как дружно все зрители завыли: «Алла! Алла! Алла!» И какая овация одобрения разразилась, как только Пугачева начала песню. И все, о чем говорилось во вступлении к «Встречам», облетело, и началось главное — свидание с любимой актрисой, легендарной женщиной и певицей.

В этом — суть «Встреч». Неизменная и неслучайная. Осознают ее не все, да и проявляется она нередко не сразу и не всегда.

Ильф и Петров, спародировав театральный эксперимент, нашли точный аналог режиссерскому замыслу, пустившему одного из актеров над всем залом по проволоке с зонтиком в руках. Публику заворожил не актер и не проволока, а надпись на зонтике — «Хочу Подколёсина»! Она выражала суть гоголевской «Женитьбы».

Лев Толстой раскрыл суть отношений Наташи Ростовой с миром, в который она пришла, одной фразой: «Наташа хотела замуж и вообще». И слов не надо. Публика хотела Пугачеву и ничего больше!

В юбилейный год она не раз встречалась с журналистами, отвечала на их вопросы, удовлетворяя одни, отвергая другие, оставалась верна своему принципу: не пускать никого в зону, не предназначенную для посторонних глаз.

И все же она была откровенней, чем прежде. Особенно, когда беседовала с теми, кому доверяла. С Владимиром Полупановым, например, корреспондентом «Аргументов и фактов», человеком, преданным Пугачевой не один год и никогда не опускавшимся до фальшивых сенсаций или сенсационных фантазий.

Можно оставить в стороне проявления пустого любопытства, что обнаруживалось на пресс-конференциях, не отбросить другое: Аллу волновало ее будущее. Что ей предстоит завтра?

Изменить образ жизни, имидж? Дело рискованное. Традиция — великая вещь, даже когда она выражается в бокале вина.

Сервантес писал прославивший его на весь мир роман в тюрьме. Испанцы могли лишить его свободы, но не нарушить национальную традицию, без которой жизнь не в жизнь: всегда, изо дня в день, каждое утро на тюремном столике стоял графин, полный красного вина. Оно горело рубиновым цветом под лучами солнца, оно осталось на страницах «Дон Кихота», романа с повышенным градусом.

Представить нечто, рожденное Пугачевой, в котором не будет ее беспокойного характера, природа которого до конца не осознана ею самой, невозможно. Здесь и традиция восприятия чуда, сотворенного Пугачевой, и традиция его создания. Как не крути, мир Пугачевой существует, и от него уже не уйти.

К чему же тогда эти разговоры, затеянные ею в год, когда ей стукнуло шестьдесят? Все пустое или реальная обеспокоенность обстоятельствами, с которыми она столкнулась впервые? Или все-таки попытки найти выход, не изменяя себе?

Послушаем Пугачеву:

— В программе «Прожекторперисхилтон» Сергей Светлаков как-то пошутил: «Кризис? Денег нет? А вы объявите, что уходите со сцены, и у вас будут деньги!»

Это было смешно, но, милые мои, объявить одно, а решиться на это — другое.

Главная причина моего ухода со сцены, объявления прощального годового тура по стране — это состояние здоровья. Мне стало очень тяжело ездить на гастроли.

Но есть еще одна главная причина, не менее важная, чем первая: привычный для слушателей образ Аллы Пугачевой с песнями, звучащими все эти годы, перестал быть органичным для меня из-за возрастных изменений. Стать другой, надеть длинное платье и петь романсы под рояль я всегда успею. Сегодня я прощаюсь с той Пугачевой, что сделала свое дело. А прощаться всегда грустно…»

И это не все. Алла сказала о том, о чем никогда ни одна певица не говорила. Не под силу брать высокие ноты? Изменяется тональность, знакомые песни звучат на полтона, на тон ниже, а то и больше, и никто ни слова, а слушатели то ли не замечают изменений, то ли счастливы слушать любимую исполнительницу в любом виде. Повреждены голосовые связки, появился непроходящий хрип? Меняется репертуар. Песни, что составляли его изюминки, больше не звучат, будто их и не было. И если артистизм исполнительницы не утрачен, пение с хрипотцой постепенно становится модным, новым имиджем.