Александр Крон - Трус

Р ы д у н (ворчит). Интеллигентские рассуждения! Стыдитесь. Вы офицер! Я не узнаю армии!..

Ш е б а л и н. В армии я узнаю свою страну. Империя нищих, попирающая ногами неисчислимые богатства, похороненные в ее земле. Страна голодных рабов и азиатских царьков, надевших штаны с лампасами, но не научившихся мыться...

Р ы д у н (непроизвольно запахивает на груди рубашку). Поручик!

Ш е б а л и н. Я вас лично очень уважаю, Евграф Антонович. (Пауза.) То, что сейчас происходит, возможно только у нас... Страна, где все талантливые люди пьют горькую, а бездарность возведена в официальную добродетель! Великая держава, не понявшая в Европе ничего: ни парламентаризма, ни промышленности, усвоившая телеграф лишь для того, чтобы передавать по нему идиотские циркуляры, написанные языком допетровских канцелярий.

Р ы д у н. Вы с ума сошли! Я требую, чтоб вы замолчали. Если однажды все пойдет к черту, то виноваты будут в первую голову такие молодчики, как вы. Человек, который смеет так говорить о своем отечестве, опаснее бунтовщика. Есть понятия священные, поручик.

Ш е б а л и н (спокойнее). Прошу прощения. Готов признать, что я погорячился. Но я прошу вас, Евграф Антонович, как командира части, как старшего по чину, разъяснить мне мои задачи. Из каких стратегических соображений мы позволяем плевать себе в рожу на Востоке? Какие тактические задачи командованию угодно поставить перед поручиком Шебалиным, который перед лицом грозных событий пятую неделю живет мирной жизнью станционного жандарма? Наконец...

Р ы д у н (заткнул уши). Я знаю не больше вашего! И это не мое дело! Есть люди, которые пишут приказы. Я их выполняю. Я не узнаю армии! Это не офицеры! Армии нужны командиры, а не декаденты! Вы распустились до предела. У вас нет воинского духа! Где Тиц? Он должен дежурить! Почему я не знаю, где Тиц?

Ш е б а л и н. Прапорщик Тиц, с вашего разрешения, уехал в город.

Р ы д у н. Допустим. А где Золотарев? Не говорите ничего - я вижу, что он здесь! Почему он в таком виде? Почему, я спрашиваю?!

Ш е б а л и н. Прапорщик Золотарев читал сочинения Фридриха Ницше, потом пил коньяк и бил морду ефрейтору. Затем его рвало.

Р ы д у н. Я ему говорил, чтоб он не читал этой чепухи!

Ш е б а л и н. А я ему говорил, что он не знает своего предела. Очевидно, сверхчеловекам тоже не следует переступать некоторых границ.

Р ы д у н. Безобразие. Разбудите его.

Шебалин подошел к лежащему. Увидел торчащий из-под

подушки томик, небрежно перелистал его и бросал на

пол. Затем встряхнул прапорщика за плечо. Прапорщик

открыл глаза, разглядывая окружающее мутным взглядом,

попытался приподнять голову, но глаза опять

закрылись, и голова сникла набок.

Ш е б а л и н. Бедняга! Тому немцу с висячими усами было легко изображать из себя красивого зверя и белокурого варвара. А каково семинарскому отпрыску в чине пехотного прапорщика, если вдобавок у него угри на носу и никакой протекции? Лет через двадцать этакий сверхчеловек, может быть, дотянется до капитанских погон, а когда умрет командир батальона, его обойдут вакансией...

Р ы д у н. Поручик!

Ш е б а л и н. Клянусь, я никого не имел в виду. (Трясет Золотарева.) Вставайте, сир! Вас ждут великие дела! (Решительно стаскивает его на пол.)

З о л о т а р е в (окончательно проснулся и поднялся на ноги. Его незначительное угреватое лицо сразу приняло обычное для него хмурое и обиженное выражение). Я просил бы вас, Георгий Николаевич!..

Ш е б а л и н (вызывающе). Да? Что бы вы меня просили?

З о л о т а р е в (пытается натянуть сапог). Черт возьми!

Ш е б а л и н (строго). Что вы хотите этим сказать?

З о л о т а р е в (пряча глаза). Проклятый сапог...

Ш е б а л и н. То-то! (Разглядывает его.) Кстати, вы не правы. Я бы, скорее, назвал правым ваш сапог, который вы хотите надеть на левую ногу.

Рыдун громогласно фыркает и портит еще один лист.

Затем спохватывается и принимает серьезный вид.

З о л о т а р е в. Плоский каламбур!

Ш е б а л и н (строго). Вы хотите сказать, что Евграфа Антоновича могут смешить плоские каламбуры?

Р ы д у н. Да перестаньте вы!..

Звук подков. Всадник подъезжает к вокзалу.

Это Тиц. (Прислушивается.) Кажется, трезвый...

Смежный с буфетом грязный полутемный зал третьего

класса. Сквозь стеклянную дверь, ведущую на перрон,

проникают бледные лучи начинающегося рассвета. На

сколоченных наспех нетесаных нарах - скорчившиеся под

шинелями, греющиеся друг о друга солдатские тела. У

стены, рядом с дверью, ведущей в первый класс,