Владимир Соловьев: Соловьев против Соловьева: Худеть или не худеть

А тут еще и машины подсуропили. В карт я не залезаю — для праздника «Серебряного Дождя» сделал кружочек на стадионе ЦСКА, так ягодицы и свисали поверху. Позор. В ряд машин я не втискивался ни при каких обстоятельствах, вследствие чего вся гамма родстеров оставалась за бортом — погрузиться в них я мог только при наличии отдельного человека, наваливающегося на водительскую дверь снаружи.

Хотя ел я, конечно, эпически — много, вкусно, красиво.

У моих давних и очень дорогих моему сердцу друзей, Саши и Маши Красавицких, есть сын Гоша. Ему принадлежит полное восторга восклицание: «Мама, смотри, как вкусно дядя Володя ест курицу!» Да уж, чего-чего, а пожрать я мог — всего и с добавкой. Еда стала для меня своего рода заменителем счастья: я заедал стресс, неудачи на работе, размолвку с любимой — абсолютно все проблемы решались за столом или с куском чего-либо съестного. Эту мою особенность давным-давно подметил Константин Пузиков и перед каким-нибудь важным обсуждением подходил с бутербродом: «Володь, может, поешь…» И я ел.

Хотел ли я похудеть? Наверное, нет. И это самый важный аспект проблемы. Я не хотел похудеть, я жаждал объяснений невозможности этого и утешал себя мыслью о пластической операции в клинике гениального Александра Семеновича Бронштейна. Я не верил телевизионной рекламе всяческих чудодейственных средств и тренажеров, так как читал инструкции и все сводилось к тупой фразе «Меньше жрать и больше двигаться», — а это не для меня.

Конечно, я слышал о системе Монтиньяка. Мой друг Дюша вдруг стал быстро уменьшаться в размерах. Оказалось, его супруга Надя перевела всю семью на эти рельсы, и тактика дала результат. Дюша принес мне книгу, я ее даже полистал, но читать не стал, не сложилось.

Так бы, наверное, я и жил в своем весе под 140 кг, если бы не случились два события, никак не связанные между собой. Первое — у меня появилась мотивация к похуданию, и второе — я встретил живой пример.

Мотивация была безрадостной. Закрыли передачу «Процесс». Руководство ОРТ с первого дня накручивало какую-то интригу и в конце концов победило. У Гордона не выдержали нервы, и он ушел на НТВ вести ночной эфир. Мне это казалось ошибкой, так как уж больно колоритна и хороша была наша пара. Сашу постоянно обхаживали ксендзы из ВИДа, предлагая выпускаться у них, и позиция Эрнста тоже была какая-то странная — нам запрещали темы, которые на той же неделе проявлялись у других ведущих, или вовсе требовали положить программы на полку, как это было с передачей о православной церкви. Да и меня Константин Львович осознанно и глубоко не любил и, я думаю, продолжает не любить. На то его полное право: он человек мне совсем не близкий, но, безусловно, очень талантливый, и у него своя мотивация отношения ко мне. Якобы его чувство строится на моих радиоэфирах. Не знаю, сам он мне не высказывал, но беседу с ним — на прощание — я запомнил. Ждал я в приемной минут 40 — что ж, бывает, Угольников в приемной, по его рассказам, месяца три провел. Захожу. Константин Львович — сама любезность, сожалеет об уходе Александра и дает понять, что на меня у канала планов нет. Но если вдруг у моего продюсера есть гениальные идеи, то и время может найтись. Да и мне не стоит отчаиваться, может, к ноябрю что и прояснится. Ну-ну. Радость при этом в голосе у Константина Львовича чувствовалась такая искренняя, что я даже где-то за него испытал удовольствие.

Как это часто бывает, одна дверь закрывается — другая открывается. Ночью позвонил Борис Ефимович Немцов, поинтересовался, как дела. А все это происходило на фоне закрытия НТВ и моего акта непослушания, когда я, человек с другого канала, не побоялся прийти в эфир к Евгению Киселеву и высказать все, что думаю по этому поводу. Кроме меня там был с ОРТ только Познер, но он рыба не по зубам, а на меня зуб отточили до блеска. Короче, я сказал Немцову, что с ОРТ роман закончен. «Ладно, подожди, — ответил Борис, — тут у меня мой тезка, поговори с ним». Я услышал голос с акцентом: «Алло, это Борис Йордан, позвоните мне, пожалуйста, на работу завтра, и мы с вами встретимся». Я был совсем не в восторге от этой идеи, но отступать показалось неловко.

На следующий день было ужасно жарко, я весь «плыл» в строгом костюме, хотелось остаться жить в кондиционированной машине. Разговор не задался сразу. Сам г-н Йордан мне понравился, но потом подошел генпродюсер г-н Алейников и стало душно. От него веяло невыносимой скукой, которая позже передалась и всем программам канала (злорадствую — грешен). Да, они обо мне слышали, но программы, достойные меня, сейчас отданы Савику Шустеру. Он их поддержал, когда было трудно, и у них в первую очередь политические обязательства. Так что единственное, что они могут мне предложить, — это попробоваться на роль дневного ведущего, хотя они видели в этой ипостаси женщину. Тут я понял, что ситуация становится комичной, поблагодарил господ и отметил, что смена пола в мои планы не входит. Засим и раскланялся, не понимая, зачем меня просили приехать, — видно, высокая политика.