Николай Крылов - Сталинградский рубеж

Долгое время возможность собирать командиров соединений была совершенно исключена. Да и поодиночке вызывались лишь те, кто располагался совсем близко, и лишь при крайней необходимости. В сталинградской обстановке даже кратковременное отсутствие командира могло обойтись дорого, и командующий, как и член Военного совета, чаще ходил к комдивам сам. Теперь же, когда мы держали боевую инициативу в своих руках и начали, хоть и очень медленно, теснить врага, а над головой уже не висела, как прежде, его авиация, можно было провести без особого риска командирское совещание армейского масштаба.

Как уже говорилось, мы придавали большое значение передаче накапливавшегося опыта городских наступательных боев, и было, конечно, лучше всего, чтобы сами комдивы рассказали друг другу о проведенных частных операциях, о том, чему они научили, что подсказывают на будущее. В этом, собственно, и заключался смысл той встречи на армейском КП.

Да и вообще пора было командирам-соседям, столько вместе пережившим и сделавшим, но до сих пор почти не встречавшимся (не все они знали друг друга в лицо), поближе познакомиться перед заключительными боями. На это был рассчитан и назначенный после деловой части товарищеский обед в столовой Военного совета.

Полковника Людникова чуть не половина присутствующих видела в первый раз, а остальные, в том числе и я, - впервые по крайней мере за полтора месяца. Но всех долго волновала судьба его отрезанной дивизии (кто поручился бы месяц назад, что посидим еще за одним столом!). И теперь он, естественно, оказался "именинником", привлекавшим общее внимание.

Людникова расспрашивали о разных подробностях трудных недель, проведенных в жесткой блокаде на плацдарме-"островке". А он охотнее всего рассказывал о своих бойцах.

С сердечной теплотой говорил Иван Ильич о старом солдате, участнике Царицынской обороны в гражданскую войну, которого называл "дядя Карпов", мудром наставнике молодых, необстрелянных, с отцовской горечью - о погибшем несколько дней назад сержанте из дивизионной разведки, исключительно хладнокровном и находчивом, неоднократно проникавшем в занятые немцами цеха "Баррикад", доставлявшем и "языков", и точнейшие сведения о расположении неприятельских огневых точек.

Фамилию разведчика я тогда не запомнил, но потом легко выяснил: в дивизии его не забыли. Это был Николай Петухов, москвич девятнадцати лет. Знаю, что начальник штадива подполковник Шуба хранил и после Сталинграда его аккуратные чертежики - графические отчеты об увиденном в разведке.

Перед тем как отпустить Людникова, командарм спросил, нет ли у него личных просьб к Военному совету. Таких вопросов в Сталинграде раньше не задавали, но время пошло уже другое, да и Людников как-никак провел полтора месяца в условиях совершенно особых.

Иван Ильич не растерялся и попросил разрешить ему сходить по ледовой дорожке на левый берег - попариться в настоящей бане. Чуйков, переглянувшись со мною, дал "добро". Теперь можно было позволить и это, благо за комдива оставался испытанный начальник штаба подполковник Шуба.

Два-три дня спустя 138-й дивизии была дана возможность чуть-чуть передохнуть, привести себя в порядок. В дальнейшем, приняв небольшое пополнение, она действовала уже на другом участке заводского района.

* * *

После Сталинградской победы полковник Людников стал генералом, ему вверили корпус, затем и армию. Когда он командовал 39-й армией, а я - 5-й, мы были соседями по фронту в Белоруссии, под Кенигсбергом, в Маньчжурии... Однако вспоминается мне Иван Ильич больше всего по Сталинграду. Наверное, потому, что, сколько ни пришлось пережить и испытать всякого потом, в обстановку столь тяжелую и сложную мы все-таки уже не попадали, а она-то и выявляла главное в человеке.

Я рассказывал, как вводились в бой прибывшие в Сталинград дивизии почти всегда с ходу, прямо с переправы. Редко бывала возможность задержать нового комдива в штабе армии дольше, чем необходимо для постановки ближайшей боевой задачи. То персональное знакомство, с которого обычно все начинается, откладывалось до лучших времен. Но знакомили с командиром, давали о нем представление с первого же часа его практические действия.

Личное дело приходило иногда много времени спустя, да и раскрывать его уже никто не спешил: командира знали и так. А когда раскрывали, биография человека, события прошлой его службы представали как бы в свете того, что он уже успел сделать здесь. И нередко помогали понять - как смог сделать.