Жан Маре - Жизнь актера

То же самое можно сказать про биографов. Описывая великого человека, они описывают собственные чувства, рисуют собственный портрет.

А Клод Мориак в «Дружбе, которой мешают» предстает как завистливый и злобный клеветник. Может быть, оттого, что, будучи сыном знаменитого писателя, он остался ничтожным, незаметным. Во всяком случае, он — полная противоположность благородству. Возможно, он судил бы более объективно, обладай он щедрым и добрым сердцем, будь он наделен милосердием, поскольку называет себя христианином.

Если бы я сам не был действующим лицом некоторых рассказанных им сцен, я не был бы так уверен в его злонамеренности.

Например, когда он описывает обед с Жаном Дебордом. У Жана Кокто никогда не было тех низких чувств, которые приписывает ему Мориак.

Со своей стороны, я любил всех друзей Жана, пока не получал доказательств их обмана или измены, как это было с Морисом Саксом и Клодом Мориаком.

Кроме того, вопреки утверждениям Клода Мориака Жан Деборд вовсе не вызывал жалости. Что касается Жана Кокто, возможно, он был загорелым, поскольку мы возвращались из Пике, но ни в коем случае не накрашенным. Я могу свидетельствовать, что это не его стиль и что ни разу за все годы нашего общения Жан не использовал косметику. Каждое утверждение Клода Мориака раскрывает его мелкую душонку.

Еще он считает, что Жан любил блистать. Он блестел, как бриллиант. И, как бриллиант, он не мог любить или не любить этого.

Помимо суждений, извращенных в силу характера Клода Мориака, я обнаружил в книге тридцать девять вольных или невольных ошибок.

Была еще одна необыкновенная история — с Олом Брауном.

В одном кабаре, куда его пригласил Марсель Килл, Жан увидел, как бывший чемпион мира исполнял чечетку, прыгая через веревочку, словно на тренировке. Номер был великолепен. Жан пригласил боксера за свой столик и стал расспрашивать. Ол Браун уступил звание чемпиона в 1935 году испанцу Бальтасару Сангили. В день матча перед самым выходом на ринг ему подсыпали снотворное, но он уже не мог отложить встречу. Разоренный своим окружением, он зарабатывал на жизнь в ночном клубе, принимал наркотики, пил. Жан решил спасти его, вернуть на ринг. Для начала он устроил его в больницу Святой Анны, где его лечили от наркомании. Ол считал, что находится в шикарной клинике. Затем с помощью Коко Шанель удалось найти фермеров, которые согласились превратить свою ферму в тренировочный зал. Жан попытался встретиться с импресарио, занимающимися боксом. Увы! Никого из них уже не интересовал Ол Браун!

В это время газета «Се суар» заказала Жану статьи, оставив за ним право выбора темы. Тогда Жан написал серию поэтических и увлекательных статей об Оле. Якобы настоящий Ол умер и его призрак возвращается, чтобы вновь завоевать звание чемпиона. Каждый вечер одна страница газеты была посвящена Олу Брауну — поэту бокса. Импресарио начали прислушиваться. Они предложили один матч в зале

Ваграм, рассчитывая, что смогут его заполнить при такой рекламе. Зал был полон. Когда появился Ол Браун, со всех сторон посыпались оскорбления: «Поэт! Танцовщица!»

Репортеры больше фотографировали Жана, чем боксеров. Матч продлился четверть раунда. Противник получил нокаут. Его унесли в бессознательном состоянии в раздевалку, в то время как зал устроил овацию Олу. Кажется, нужно было провести двенадцать матчей, чтобы он мог вновь встретиться с Сангили, который все еще удерживал звание чемпиона. Жан водил меня на все матчи, репортеры продолжали нацеливать на него объективы. Ол выиграл все одиннадцать матчей нокаутом. Он был великолепен: высокий, худощавый, настоящий кузнечик. Противник, всегда оказывавшийся ниже ростом, никогда не знал, с какой стороны нанести удар. Время от времени Ол легонько ударял противника перчаткой по спине, как бы говоря: «Я здесь», затем наносил удар. Сам он терпеть не мог получать удары. Его высокий рост помогал ему избегать их. Ол говорил, что начал заниматься боксом, потому что в детстве ему сломали нос, хотя все считали, что нос у него сломан в бою. Иногда он выходил на ринг полностью одетый, всегда в очень элегантном костюме, свитере и кепке. Его раздевали прямо на ринге. Оскорбления сыпались градом. И каждый раз нокаут вызывал крики «Ура!».

В день матча с Сангили я подумал, что он проиграет. Ему было тридцать шесть лет, а нужно было выдержать пятнадцать раундов. В какой-то момент Ол понял, что если он продержится до конца, то выиграет по очкам. С окровавленной надбровной дугой он упорствовал, отбиваясь от противника. Я больше не мог смотреть на Жана, которого беспрерывно освещали вспышки фотоаппаратов. Наконец раздался гонг, рука Ола взлетела вверх. Он победил. Разумеется, некоторые вообразили, что Жан хотел заставить говорить о себе, удивить, устроить новое зрелище, тогда как он думал только о спасении человека. Я всегда изумлялся тому, как истолковывали его поступки и написанные им произведения.