Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

Проехав 320 километров, мы наконец прибыли к гостинице у бензоколонки, где вдоволь напились кофе. По местным представлениям, такая далекая поездка не более чем небольшая послеобеденная прогулка!

Что касается пресловутых "моральных норм", то их строжайшего соблюдения здесь, как, впрочем, и в Германии, требовали прежде всего от рядовых "маленьких людей", и полицейские были рады любому случаю пустить в ход свои дубинки. Я это сам наблюдал из окон моего номера на четвертом этаже, ибо прямо подо мной, во дворе, располагался полицейский участок с несколькими камерами. Часто уже на рассвете раздавались крики людей, избиваемых в камерах. Не раз я просыпался от этих криков. Иногда по утрам полицейские загоняли задержанных во двор и привязывали их к прислоненным к стене стремянкам. В этом положении арестованные проводили мучительные часы под жгучим солнцем. Пить им не давали. Если, не выдержав этой пытки зноем, они издавали стон, их нещадно стегали кожаным хлыстом...

В разговорах с богатыми коммерсантами я узнавал о практикуемых здесь "деловых методах", которые в Европе, вероятно, повергли бы в смущение даже самых прожженных жуликов. При крупных государственных заказах на импортные товары ловким оптовикам удавалось сбывать полуфабрикаты или некомплектные товары как готовые изделия и получать за них соответствующую цену. Так, в Аргентину ввозились автомобили без запасных колес, танки без гусениц, станки без приводных электромоторов. Импортер наживался вторично, получая дополнительные заказы на недостающие части, и, разумеется, делил выручку с правительственными чиновниками, ведавшими этими операциями.

Некоторое время Гизела и я старались не замечать постигавшие нас крупные и мелкие разочарования, но постепенно все это стало просто невтерпеж, и мы решили обстоятельно и всесторонне обдумать положение, в котором очутились.

В кругах немцев-эмигрантов хорошо запомнили мои неоднократные высказывания о бессмысленности обеих мировых войн. Не скажу, что я был открыто отвергнут ими или предан остракизму, но их желание и готовность помогать мне заметно ослабели. Всего приходилось ждать, ждать долго и унизительно. Вдобавок все трудности и неудачи осложнялись плохим знанием испанского языка.

И когда в правительственной резиденции я вел переговоры с каким-нибудь секретарем или уполномоченным автомобильного клуба, то не мог избавиться от ощущения какого-то бесконечного топтания на месте. Никакой твердой договоренности, одни пустые посулы. Никаких ясных решений — сплошная расплывчатость, тончайший песок, сеющийся сквозь пальцы.

"Приходите еще раз, продолжим разговор, поможем!"

Я приходил снова и снова, и все повторялось сначала:

"Послезавтра или через несколько дней — быть может, уже на следующей неделе, то есть в будущем месяце мы пример решение. Patienta 34, сударь мой, наберитесь patienta, и все будет так, как вы хотите!"

Эти нескончаемые призывы к терпению, безусловно, превосходили мою способность терпеть. Но я хотел добиться своего и не сдавался.

Вскоре моя жена стала проявлять первые признаки недовольства и протеста, перешедшие позже в какую-то апатию. Дело приняло серьезный оборот, я не мог не видеть ее удрученности и наконец вызвал ее на откровенный разговор.

"Не будем обманывать друг друга, Манфред, — сказала она. — Мы ошиблись, просчитались. Давай вернемся домой. Уж лучше я стану прачкой в Германии, чем буду раскатывать здесь в автомобилях. Этот город страшен, а вся эта серая страна и ее люди еще страшнее!"

Гизела права, подумал я, но капитулировать я не могу. Ведь устроились же здесь другие, значит, устроимся и мы. Только не падать духом.

"Если ты любишь меня, уедем домой", — то и дело повторяла жена.

И наконец решение созрело: уехать, вернуться в Германию, вернуться к жизни, от которой мы бежали. Но как, зачем? Искать в Германии "новое начало"? На какие средства жить там? Теперь мы даже не могли оплатить обратный проезд на пароходе или в самолете. Мне нужна была помощь, и я не знал, у кого просить ее.

Я подумал о Джеймсе Льюине, но не представлял себе, как его разыскать. Наши друзья в Германии, так же как и мы, не имели валюты. Супруги Караччиола? Я не решался обратиться к ним: ни Рудольф, ни Алиса не поняли бы, почему я так быстро спасовал перед трудностями и хочу вернуться в Германию. В общем, я не знал, что мне предпринять.

И вдруг я вспомнил: Цент! Руди Цент — вот кто поможет мне, больше того — поймет меня. Кроме того, он был достаточно богат.